Вечный огонь - [17]

Командир Мостов, нетерпеливо выслушав доклад, приказал отправить Горчилова в лазарет, к доктору Ковачеву. Ковачев положил его на стерильно белый диванчик, заставил силой выпить спирту. Ватным тампоном обработал пальцы его левой руки, помазал их желтовато-прозрачной мазью, забинтовал руку едва не до локтя. Мостов, сидя возле дивана, задавал Горчилову вопросы:

— Думаешь все-таки поставить вентиль?

— Пока да.

— А потом?

— Надо решить…

— Позовите сюда командира БЧ-5.

Когда в выгородку лазарета вошел круглый, коренастый, невысокого роста капитан третьего ранга, командир сразу же налетел на него с вопросом:

— Что предложишь?

Капитан третьего ранга Шилов уже знал подробности, ему успел все передать Полотеев. У Шилова, видно по всему, созрел свой план, потому, не задумываясь, он ответил Мостову:

— Подключить реактор к общей системе циркуляции.

— Радиоактивность, понимаешь, радиоактивность повысится до невозможного.

— Иного предложить не могу. Не знаю.

— Кто же знает? Кто может ответить?..

Командир посмотрел на доктора Ковачева, будто тот был во всем виноват. И Ковачев спокойно ответил:

— Свяжитесь с базой, попросите академика, посоветуйтесь с ним. Должен что-то ответить.

— Голова, голова, честное слово, голова! — не то искренне, не то с иронией заметил командир лодки. — Давно бы связался, да ведь одно к одному… — Он схватился за подбородок, вторую руку втиснул в карман куртки. — Передатчик неустойчиво работает. Бьются, бьются радисты, но толку пока никакого.

— А иным способом земли не достать?.. — попытался войти в разговор Алексей Горчилов.

Мостов объяснял, словно в чем-то оправдываясь:

— Связались с лодками сопровождения. Они подойдут с часу на час. Одна из них доложила, что удалось вызвать оперативного дежурного по штабу, и оперативный ответил: академик выходит в район аварии на эсминце.

Что-то вдруг ослабло в Алексее, какая-то пьянящая теплота разлилась по телу. Отчего бы такое? То ли от выпитого спирта, то ли от добрых вестей, переданных командиром. Он подумал о том, что как-нибудь надо продержаться до прихода лодок сопровождения, а там и академик подойдет на быстроходном красавце корабле. Он уже мысленно видел, как эскадренный миноносец, покинув залив, дал лево руля, лег на курс. Только пенные буруны поднялись вокруг, вздымаемые бешеным ходом.

Белые, белые буруны…

Почему-то вдруг они превратились в белых лошадей, ошалело несущихся по простору: гривы белые, хвосты белые — стелются по ветру, свистят слышимо. На первой из них академик. Он заметно поднимается над лошадиным корпусом, сидит прямо, не пригибаясь под ветром, высоко торчит его конусообразная бритая блестящая голова. «Вот он, вот он — в нем спасение!» — хотелось крикнуть Алексею, но на грудь что-то навалилось, он не мог вздохнуть, не мог набрать в легкие воздуха, чтобы произнести хоть слово.

Когда конь подскакал, остановился, упираясь в песок всеми четырьмя копытами, на коне оказался вовсе не академик, а отец Алеши. Он долго слезал с коня, совсем как в замедленном кино, тщательно и долго отряхивал защитное галифе и гимнастерку. Достав из-под ремня зеленую пилотку, поправив на ней звездочку, надел пилотку, приложив ладонь ребром ко лбу, проверил, чтобы звездочка и нос его находились на одной линии. Затем долго так, томительно долго искал сапожную щетку, чтобы начистить сапоги.

Алеша не мог понять, почему вместо академика прискакал отец. Он был уверен, что этот человек — его отец. Если сравнить прибывшего с той фотокарточкой, которая лежит в верхнем ящике маминого гардероба, то выходит — именно он. Только непонятно, почему отец?.. Ну а если уж он прискакал на зов, не академик, то почему так медлит? Примчался спасать сына, только сына?.. Но видит же, — каждому понятно и ему должно быть в том числе, — что если не спасет лодку, то не спасет и сына! Отцу надо спуститься туда, в реактор. Лечь на трубопровод, закрыть своим телом прорыв, прекратить утечку, которая грозит погубить всех. Надо спасти собой корабль от взрыва. Почему он медлит?

Разыскав наконец щетку, отец принялся надраивать сапоги. Драил долго — до зеркального блеска. Затем подошел к Алеше, поцеловал его холодно, по-неживому в лоб, поднял высоко на руках, посадил коню на самую холку, не в седло посадил, а впереди. Сам, вдев носок сапога в стремя, не торопясь поднялся, уселся в седло основательно, тронул поводья. Конь переступил с ноги на ногу, плавно понес их над каким-то простором: то ли над морем, то ли над степью, подсиненной туманом.

Хотелось крикнуть: куда ты меня везешь? Но как назвать его, как обратиться к нему, Алеша не знал. Ведь он ни разу в жизни не виделся с этим человеком, не разговаривал с ним, не обращался к нему. Может быть, назвать «папой»? Или «тятей»? — так называл дядя Володя своего родителя, Алешиного дедушку Олександра. Или просто «отцом»?.. А то, может быть, по случаю такого долгого отсутствия именовать по имени-отчеству: Александром Олександровичем? Не обидится ли? Вдруг осерчает — скинет с коня?

Алеша ухватился за гриву, припал к ней грудью, почувствовал, как ходят упругие мышцы под теплой кожей лошади…