Вечные мгновения - [8]

В поле пойдем, нарвем розмарина,

ветка любви

в розмарин, в розмарин вплетена.

«Полюби!» — я сказал ей под небом синим.

«Полюблю! — горячо шепнула она. —

Полюблю, когда срок прорастанья минет

и цветами свой крест оденет весна».

В поле пойдем, нарвем розмарина,

ветка любви

в розмарин, в розмарин вплетена.

«Крест уже зацветает под небом синим…

Весна… Крест любви… Лепестков белизна!»

А она: «Без любви мое сердце стынет!..»

И меня захлестнула света волна!

В поле пойдем, нарвем розмарина,

ветки любви

в розмарин, в розмарин вплетена.

Лента флейты, легкий флажок тамбурина.

Фантастических бабочек новизна…

Невеста моя, по-вешнему ты невинна

и в меня по-рассветному влюблена!

Перевод Н. Горской

31. Иду неустанно

Иду неустанно;

и слушаю голос стеклянный

растоптанной мною равнины песчаной.

Иду неустанно;

седлать скакуна я не стану,

пускай я от прочих отстану, —

иду неустанно, —

отдам свою душу песчинкам стеклянным

растоптанной мною равнины песчаной.

Иду неустанно.

По дальним и ближним полянам

огромная ночь разлилась океаном.

Иду неустанно.

На сердце и сладко и странно;

со всем, что встречаю, сливаюсь нежданно —

иду неустанно! —

и ноги купаются в травах туманных,

и весь я наполнен теплынью медвяной.

Иду неустанно,

чтоб слышать все слезы и раны

дорóг, о которых пою постоянно.

Перевод Н. Горской

32. Поэт на коне

Сон сиреневого цвета

над вечернею тропою!

Конь уносит в ночь поэта…

Сон сиреневого цвета!

Чистый час речной прохлады.

Влажный запах камышовый

проникает за ограды…

Тихий час речной прохлады.

Конь уносит в ночь поэта…

Сон сиреневого цвета!

А душа моя томится —

так тревожно и дурманно

душу бередит душица…

И душа моя томится.

Конь уносит в ночь поэта…

Сон сиреневого цвета!

Золотыми стали плесы…

За последним вздохом солнца

сон нисходит на откосы…

Золотыми стали плесы…

Сон сиреневого цвета

над вечернею тропою!

Конь уносит в ночь поэта…

Сон сиреневого цвета!

Перевод П. Грушко

33

Люблю зеленый берег с деревьями на кромке,

где солнце заблудилось и кажется вечерним

и смутные раздумья, душевные потемки,

плывут среди кувшинок, гонимые теченьем.

К закату? К морю? К миру? В иные ли пределы?

В реке звезда плеснула, и путь ее неведом…

Задумчив соловей… Печаль помолодела,

и в горечи улыбка мерцает первоцветом.

Перевод А. Гелескула

34

Этой смутной порой, когда воздух темнеет,

задыхается сердце и рвется на волю…

Лег туман, отзвонили, звезда леденеет

над почтовой каретой семичасовою…

А закат, колокольня и ветви над домом

наполняются смыслом забытым и странным,

словно я заблудился в саду незнакомом,

как ребенок во сне, и смешался с туманом.

Развернется карета, застонут вагоны

и потянутся вдаль… если есть

еще дали!

Я стою одиноко и завороженно,

не достигший отчизны

паломник печали.

Перевод А. Гелескула

35

Детство! Луг, колокольня, зеленые ветки,

разноцветные стекла высоких террас.

Как огромная бабочка смутной расцветки,

вечер ранней весны опускался и гас.

И в саду, золотом от вечернего света,

птичье пенье росло, чтобы вдруг онеметь,

а прохладные волны приморского ветра

доносили из цирка плакучую медь…

И еще до того, как возник безымянно

и застыл во мне горечью привкус беды,

я любил, соловьенок, в безлюдье тумана

затихание мира и голос воды.

Перевод А. Гелескула

36

Ты все катишь, былое, в бедной старой карете.

Ты все таешь, мой город, возле сердца пригретый.

И слезою ты стынешь, о звезда на рассвете,

над зеленой долиной и над бедной каретой.

Зеленей стало небо, ожила мостовая.

Пряной свежестью ранней по обочинам веет.

И жуют свое эхо не переставая

ветряки, на которых заря розовеет.

А душа вспоминает му´ку слов торопливых,

белый всплеск занавески вслед карете бессменной,

переулок вечерний в синих лунных отливах,

поцелуи той ночи, последней, мгновенной…

И все катит былое в бедной старой карете.

И все тает мой город, возле сердца пригретый.

И одна ты светлеешь, о звезда на рассвете,

над зеленой долиной и над бедной каретой.

Перевод А. Гелескула

37

Под ветром растаяла туча сырая,

деревья подобны искрящимся кладам,

и первые птицы вернулись из рая —

и вырос закат заколдованным садом.

Зажги, о закат, мою душу и тело,

чтоб сердце, как ты, пламенело и крепло,

и жарче любило, и ярче горело.

…а ветер забвенья избавит от пепла…

Перевод А. Гелескула

38

Не знаю, кем она забыта…

Подняв ее с травы лесной,

я ощутил смущенье — словно

следила женщина за мной…

И в тот же миг поверхность флейты

покинул пряный аромат —

осталась память сновиденья,

благоуханного стократ.

Я заиграл на ней: так странно

мне подарил певучий звук

весеннюю зарю, девчушек

и розами покрытый луг,

нежданную печаль и нежность,

стеснившую смущеньем грудь,

как будто беглая улыбка

спешит во вздохе потонуть…

Грусть и веселье, смех и стоны

лились, как будто в полусне, —

так, словно женщина внимала

неведомо откуда мне…

Перевод П. Грушко

39

Я розу грустную в тот вечер

в задумчивую флейту вдел,

чтоб музыкой и ароматом

озвучила сырой предел.

Пусть оживет в ней женский голос,

растерянность и доброта,

хрусталь печали и улыбки,

мед взгляда нежного и рта.

Пусть темнота и трепет пальцев

перебирают неспеша

ленивые уста, в которых

очнулась песня камыша —

точь-в-точь напев неразличимый,

слетающий с вечерних крон,

когда, едва коснувшись слуха,

меж листьев ускользает он…

И вот я розу к ней приставил,