Вечные мгновения - [7]

меня тропа луговая,

и веет осенью песня,

Бог весть кого отпевая, —

поет, как пела когда-то,

зовя ушедшего друга,

и падал вечер осенний,

и пахла сеном округа.

Перевод А. Гелескула

20

Нет, не из этого мира

звон ваш… И стужа сырая

стелется слезным туманом,

смутный мой облик стирая.

Зимней зеленой луною

катятся в ночь ваши стоны,

колокола. В полнолунье

дали страшны и бессонны.

Ночь, и, пока вы звените,

погребены все живые,

а погребенные живы,

наглухо двери входные,

настежь могилы…

О ночи

с зимней луною зеленой!

Колокола под луною!

Звон… Или плач отдаленный?

То, что на западе плачет,

плачет и там, на востоке,

плачет и в городе спящем,

где фонари одиноки,

плачет и в море бессонном,

плачет и в утренней рани,

где серебрится печально

свет над ночными горами.

Где вы, в каком вы селенье,

звонницы стужи? Который

час вами пробит? Сознанье

меркнет, не видя опоры.

Гибельный зов запредельный

звона, подобного стонам,

колоколов одичалых

в инее звезд!

И за звоном

слезный туман наплывает

и разливает потоки,

смыв меня с улицы спящей,

где фонари одиноки.

Перевод А. Гелескула

21

Встречают ночь переулки.

Все стало тихим и давним.

И с тишиною дремота

сошла к деревьям и ставням.

И ранние звезды юга

забрезжили в небе вешнем —

в печальном апрельском небе,

фиалковом и нездешнем.

Горят за оградой окна.

Скулит у ворот собака.

На синеве чернея,

возник нетопырь из мрака.

О желтая дымка лампы

над детским незрячим взглядом,

и вдовьи воспоминанья,

и мертвые где-то рядом!

И сказки, что мы при звездах

рассказывали когда-то

апрельскими вечерами,

ушедшими без возврата!

А сумрак велик и нежен,

и слышно на отдаленье,

как ночь окликают зхом

затерянные селенья.

Перевод А. Гелескула

22

(Лето)

Сторож гремит на бахче

медью, и звон ее дальний

катится вслед за ворами

к темному бору, садами.

Вот уже нет никого,

и в одиночестве бора

смутно вдали проступают

темные мертвые горы.

Среди полей человек

выглядит крошечным, грустным…

Август. Сквозь дымку луна

катится грузным арбузом.

Перевод М. Самаева

23

Склоном земным исполин,

точно дозорный, взбирался

и далеко был виден

лунной помятой кирасой.

Передвигая руками

скалы и сосны, огромный,

огненным гребнем срезал он

крохотные загоны.

Вглядывался: ни души

на поле… И, безразличен

людям, шагал за своей

странной и грустной добычей.

Перевод М. Самаева

24

В лазури цветы граната!

Матросская слобода!

Какое легкое небо

и как листва молода!

Изменчивый ветер моря!

Матросская слобода!

Обветрена, сероглаза,

и горе ей не беда!

И женский голос заводит:

«Морской обычай такой —

мужчине море законом,

а сердцу — ветер морской!»

— Святая мать кармелитов[18],

пошли нам ясные дни

и наши весла, мадонна,

своей рукой осени΄!

…Под вечер воздух мерцает,

закат — как сон наяву,

и капли слез золотые

вдали кропят синеву.

— Как будто ветер вернулся

и даль морская близка —

и всех затерянных в море

нашла глазами тоска.

Изменчивый ветер моря!

Матросский родной очаг!

На сердце ладанка с лентой

и синий холст на плечах!

В лазури цветы граната!

Веселье в ладу с тоской.

Мужчине море законом,

а сердцу — ветер морской!

Перевод А. Гелескула

25

Вечерние дороги

свела в одну ночная.

По ней к тебе иду

и как дойти — не знаю.

По ней к тебе иду,

далекий, как зарницы,

как отголосок ветра,

как запах медуницы.

Перевод А. Гелескула

26

Селенье. Над темноватой

черепицей покатой

плачет зеленое поле

колокольчиком и цикадой.

Время мышей летучих

и ангелов сладкоголосых.

С косой на плече и с песней

косарь идет с сенокоса.

Кротких коров мычанье,

и веселый ребячий гомон,

и небесно-белые дымы,

и запах тепла и дома!

И луна, — сквозь дальние сосны

проплыв золотистым диском, —

наводняет пустыню поля

своим хрусталем игристым.

Перевод Н. Горской

27

Одним из колес небесных,

которое видит око,

на пустошь луна вкатилась

и ночь повезла с востока.

И на холмах собаки,

в потемках едва заметны,

закинув голову, лают

на свет округлый и медный.

А воз везет сновиденья

и сам едва ли не снится.

Лишь далью звезд обозначен

его незримый возница.

Перевод А. Гелескула

Забвение (1906–1907) Весенние баллады (1907) Элегии (1907–1908) Звонкое одиночество (1908)

28. Осенний дождь [19]

(Плещет и плещет дождь монотонный)

Хлещет по окнам ливень осенний;

брызжут осколки струй на ступени,

вымыв до глянца листья сирени.

В сердце, как в поле, льет с небосклона…

Плещет и плещет дождь монотонно.

Тонут в тумане мутные дали,

тонет округа в смутной печали.

Луч розоватой диагональю

льется по мокрой раме оконной…

Плещет и плещет дождь монотонный,

В сердце и в поле так нелюдимо!

Рядом ни друга нет, ни любимой…

Юность проходит тщетно и мимо…

Лоб ощущает холод ладони.

Ливень осенний все монотонней.

Ливень, как слезы… Вечер и ливень…

Как не присниться сердцу и ниве,

будто их доля станет счастливей,

если прольется свет с небосклона?

Плещет и плачет дождь монотонно.

Перевод С. Гончаренко

29

Мы думали, что все на свете —

забвенье, щебень и зола…

А в сердце правда улыбалась

и часа своего ждала.

Слеза — горячею кровинкой

на белом инее стекла…

А в сердце правда улыбалась

и часа своего ждала.

Холодной слякотью покрылся

день черный, выжженный дотла…

А в сердце правда улыбалась

и часа своего ждала.

Перевод П. Грушко

30. Крестное утро

Бог голубеет. Флейты и тамбурины

возвестили — свой крест

подняла весна.

Пусть розы любви расцветают

в долине,

пусть будет под солнцем земля зелена!