Вечность мига: роман двухсот авторов - [48]

И тут — о, чудо! — болезнь прошла.

В иной передаче больного жалили пчёлы, когда он нарочно потревожил их улей (или змеи, когда он воткнул палку в их клубок), а излечил — яд.

Терентий Гробовой. «На каждый день» (1907)

В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ

Я её семь лет знаю. И мужа её. Сын у них взрослый — в армии. Не то, чтобы подруга, в сорок уже не сходятся, а так — позвонить-посудачить. Я одинокая, мне мужчин всласть обсудить, а она мужу кости перемывает. За глаза можно, а так он строгий, врач. У меня чуть какая болячка — к нему иду, под вечер приём окончит, меня осмотрит и в шкаф — за рюмками. А под коньячок жалуется, мол, жена не понимает, любовь ушла. Я у них вроде исповедника. Он говорит, а я думаю, есть ли она, любовь-то? Оказалось, есть. Прибегает раз его жена в слезах:

— Муж ушёл!

— Далеко?

— К молодой! — и ревёт белугой: — Развод требует…

Что тут скажешь? Ну, всплакнула, конечно, за компанию.

А через год у него уже ребёнок. И квартирка чуть больше детской кровати. Он с работы — ужин холодный, он засыпает — у ребёнка сопли-вопли. Жена сцены закатывает. А тут ещё её родители зачастили. Муж косится, а тесть раз и залепил: ты старый, нашёл бы ровню, всё равно наша доченька тебя бросит. Муж и спустил его с лестницы. А жена отмалчивается. К тому же стал он её в измене подозревать. С работы по три раза на дню домой бегает, от ревности убить готов. И однажды решил её выгнать, а самому с ребёнком остаться. Но она ни в какую, идти, говорит, мне некуда, к родителям не поеду. Мне и тут хорошо, хоть завтра второго рожу. Но пелёнки стирать не буду, не домработница. Он ей: ты не мать, ехидна! Я тебя прав материнских лишу! Подал в суд. А самому куда? Пришёл к бывшей. Так и так, возьми назад с ребёнком, будем вместе воспитывать. А у той уже новый мужчина появился. Нет, говорит, хватит одного. У мужа истерика. Дома тесть хозяйничает, тёща заживо ест. Что делать? И вдвоём с бывшей удумали. Звонят: у тебя же комната есть, пустишь? Он согласен и гражданским браком, а хочешь — женится. И ребёнок готовый, тебе всё равно рожать поздно. Ну, каково! Я-то здесь причём?! С другой стороны, куда ему деваться? Делать нечего, пустила.

Генриэтта Чилиндарова. «Мужчины a la deja vu» (1961)

СТАРОСТЬ, КАК ОНА ЕСТЬ

Уличный художник поймал за рукав прохожего, у которого упала визитка. На ней значилось: «Букин. Всегда к услугам».

— Вот… — протянул он карточку. — А вот к ней и портрет…

Он показал масляную картину.

— Не похож, — отмахнулся Букин. — Слишком молод.

— Желаете взглянуть на себя в старости? — поправил берет художник. И не дожидаясь ответа, нарисовал

ПОРТРЕТ БУКИНА В СТАРОСТИ

Все знают, что пот в старости источает чужой запах, а глаза делаются, как медяки, которые кладут мертвецам. Но это открытие удивляет так, что на лбу собираются складки, а уши меняются местами. И Букин не стал исключением. Он подолгу смотрел в зеркало и жадно принюхивался к сладковатому аромату, которым пропитался его дом. Он полагал, что постиг образ мира, а на самом деле созерцал его изнанку, ведь за окном цвели «медвежьи ушки» и пахло весной.

Не скопив богатств, Букин кичился бедностью. «Мне фигуру беречь надо, — отказывался он, когда ему предлагали лишний кусок, — мне просторный гроб не по карману!» И всем делалось неловко, все чувствовали вину за его годы, которые, пробежав по телу мурашками, отдавались болью в суставах.

Старость обидчива не потому, что немощна, а потому, что приспособилась. Она злорадна и не прощает своей откровенности. Теперь Букин часто говорил с собой. И не делал различия для собеседника. Его присказками стали болезни, пенсия, страх быть обузой. Он жаловался на детей, всеобщую чёрствость, врал, что не сможет жить захребетником, и ему нравилось видеть смущённые лица.

Однако признаться в этом он не мог — сколько бы ни смотрелся в зеркало, Букин не видел себя. Так защищается старость, у которой три стража: слепота, немота и глухота. Они не допускают искренности и позволяют раскаиваться только в излишней доброте…

— Хватит, хватит, я понял! — замахал руками Букин. — Юность щетиниста, как ёрш, а старость едка, как каустик, так что обеими можно чистить туалет!

Он развернулся и зашагал прочь.

— Старость кусает, как августовская муха, — неслось ему вслед, — чтобы освежить свою кровь, она пьёт чужую!

Букин втянул шею, пригибаясь, точно от пуль, свистевших у виска.

Гаврила Гаврилюк. «Приключения Букина» (1982)

ПОВОДЫРЬ

Он не терпит вмешательства. Он сам по себе. Зато меня водит на коротком поводке. Я ем, сплю, завожу детей, но не знаю, зачем? А он молчит. Когда я думаю, мне приходят его мысли, когда говорю — его слова. Я следую его правде, осознавая, что повторение чужой истины есть ложь.

Когда я бунтую, он быстро меня усмиряет. Раз во сне я увидел его на кресте и пронзил копьём. И тут же вскрикнул от боли. Это он живёт, а я — существую! Я раб, он — царь, мы вместе старимся, и однажды он утащит меня за собой в могилу. А куда деваться от собственного организма?

Марат Сысоев. «Меня опять убили!» (1923)

«ПЕЩЕРА» ДЖОНА БРАСТА

Этот фантастический роман — аллегория. Герой, а повествование ведётся от первого лица, просыпается в гостинице незнакомого города. Он настолько забыл своё прошлое, что мысль о прежнем существовании даже не приходит ему в голову. Амнезия, от которой он не страдает, заставляет его начать жизнь с чистого листа. Ни он, ни читатель так и не узнают, откуда он пришёл и как его звали. Загадка его происхождения остаётся неразгаданной, тайна — неразрешённой. Однако, проступая в каждом абзаце, она придаёт сюжету детективный характер, а повествованию — фантасмагорический оттенок. Герой берёт, точнее, получает от горожан новое имя — старое мы так и не узнаем, — овладевает профессией, вступив в должность, мечтает о карьере. Он видит, что и другие попали в город точно так же, как и он, и это его успокаивает. Он не стремится как можно больше узнать о городе, который не покидает, и живёт одним днём — радуясь успехам, огорчаясь неудачам. Получая удовольствие от вина, сигар, женщин, он живёт, возможно, так же, как и в прежней жизни, а, возможно, и совершенно иначе. Он ходит в церковь (при других обстоятельствах, ею могли бы оказаться синагога или мечеть), верит проповедникам и считает себя вполне счастливым. Постепенно он совсем осваивается, женится, заводит детей. Но тут приходит смерть, и он вдруг с ужасом осознаёт, что прожил, как сомнамбула, двигаясь лунатиком по тонкому канату, что только сейчас, очнувшись, заметил черневшую под ним бездну. От его беспечного бесстрашия не остаётся и следа, он содрогается, представив новый город и новую гостиницу, в которой, возможно, окажется.