Вечность мига: роман двухсот авторов - [50]

В ту ночь он заснул беспокойным сном. И ему явился Господь. «Зачем изгонять то, что тебе не принадлежит? — сказал Он. — Ты часть мира, который сотворил Я, и ты навечно замурован в нём. Знай же, что воспоминания наследуются, как цвет глаз, и, чтобы вытравить память о себе, придётся истребить всё человечество. — Здесь Господь криво усмехнулся, превратившись в дьявола: — Предоставь это мне, а сам тихо жди, пока мимо пронесут гроб с твоим телом!»

аббат Лоренцони. «Фантасмагории» (около 1795)

ИДЕАЛЬНАЯ ПАРА

Взяв молодую, он смеялся: «У меня неравный брак!» Она слышала его чаще в телефонной трубке, звала «мой маленький бэйджик», а, овдовев, выпустила бестселлер «Преимущества жизни со стариком». Он был трудоголик, у него под рукой всегда был компьютер, под подушкой, вместо револьвера, — мобильный, а про умерших он говорил: ушли в бессрочный отпуск. Чтобы не изменять, он избегал женщин и окружил себя некрасивыми мужчинами. «То ли мы знаем, из того, что знаем? — листала она женские журналы. — И то ли не знаем, из того, что не знаем?» Он вёл деловую переписку, складывая бумаги в несгораемый шкаф. Она писала стихи, которые потом сжигала. «Трудно написать, — жаловалась она ему, — но ещё труднее отказаться от написанного».

Вечера он проводил в клубе. «Скромность всегда лишняя», — стучал он вилкой по рюмке. Она коротала дни в дорогих бутиках и на Интернетовских форумах. «Все мечтают опередить время, — стучала по клавиатуре. — Но время опережает всех». Возвращаясь поздно ночью, он стаскивал ботинок о ботинок:

— А всё же, деньги — это свобода!

— От денег, — кривилась она, показывая новое платье.

Спали они в разных постелях, а любовью занимались при бессоннице. Он был героем её фантазий, она — героиней его грёз. Он прожил убеждённым холостяком, она рано вышла за сверстника, с которым состарилась, ведя молчаливые диалоги.

Василиса Пукирева. «Ужин на беговой дорожке» (2010)

СО СВОЕЙ КОЛОКОЛЬНИ

На медицинской кафедре заговорили о Страшном Суде.

— После воскрешения нам отрежут голову, — убеждённо сказал один анатом. — Чтобы посмотреть нашу жизнь, из неё извлекут память, которая хранит всё происходившее, так что, дожидаясь своей очереди, мы будем сидеть с головами в руках, как с анализом мочи у кабинета врача.

— Хороший анализ гарантирует рай, — поддержал другой, — плохой — ад.

— А чистилище, — подвёл черту третий, — обрекает на вечность перед дверью.

Алесь Трухичёнок. «Бубновый туз червовой масти» (1918)

СВЯТЫЕ И ГРЕШНЫЕ

Дело происходило на техасской границе, в таверне, попавшей в перекрёстье дорог, будто в прорезь прицела. Была сиеста, от жары задыхалась текила, в стаканы падали мухи, и тени зарылись в землю.

— Всех ведут неведомыми тропами, — вздохнул человек в чёрном плаще, потягивая матэ. Его суковатая трость занимала стул, похожий на гриб, а локти — половину стойки. Ни бармен, ни веснушчатый сосед не поддержали беседу, но человек в плаще не смутился. — Однажды в этот бар ворвалась шайка Живопыры Эрнандеса, — завернул он лицо в ладонь. — Головорезы праздновали освобождение под залог. Вы же знаете, все эти продажные судьи… — Он брезгливо скривился: — Бандиты уже перевернули вверх дном окрестные городишки, поставили на уши деревни и приплясывали, как тени в аду. А посетителей, как сейчас, было мало. В углу вяло перебрасывались в карты пастухи, а за стойкой какой-то рыжий иностранец… Кстати, вы ведь тоже из дальних краёв — одежда не нашего кроя, и без револьвера… — Сосед неопределённо кивнул. — Путешествуете инкогнито, ну-ну…

Человек в чёрном повернул кулаком нос, точно тумблер времени, и вернулся к прошлому.

— «Заведение угощает!» — бросил Живопыра тоном, которому не возразил бы и покойник. У него был тусклый голос и глаза, как пустыня. И вместе с тенью он тащил славу безбожника. Он застрелил капеллана, ограбил церковь и поджёг богадельню для ослепших от золота… — Человек в чёрном поправил шляпу и безразлично зевнул. — Здесь в мексиканской глубинке всё, как в кино: стрелков больше, чем тарантулов, и убивают, не пойми за что… — Он зажал чашку в кулаке и покосился на собеседника. Над стойкой плакало распятие. — Да, у нас этих деревяшек, как родительских фотографий, — перехватил он взгляд рыжего. — Индейскую набожность скрестили с испанским фанатизмом…

Поглаживая бороду, иностранец продолжал смотреть на резного Христа.

Из часов выскочила кукушка, и её тень стала клевать крошки на столе.

— Впрочем, о чём это я? — хлопнул себя по лбу чернявый. — Вернёмся к Эрнандесу… Он был плешив, с длинными волосатыми руками и грудью такой широкой, что в дверь входил боком. В гардеробе у него были два шестизарядника, истина, что все смертны, и набор мрачных улыбок. Бандиты расселись по лавкам, на столы полетели сомбреро, а усы утонули в стаканах. Живопыра расставил пятерню и втыкал между пальцев нож быстрее, чем стучат кастаньеты. Но очень скоро ему это надоело, и он нацепил самую мрачную из своих улыбок. Потом, достав из рукава червового туза, сжевал, выплюнул на ладонь и рукой, которая не знала промаха, отправил в пепельницу на стойке. Бумажный шарик, описав в воздухе дугу, прилип к стеклу. У бармена задрожал затылок, но картёжники остались невозмутимы, как идолы ацтеков под испанскими палашами. Они продолжали метать колоду, где дамы били тузов, а шестёрки — королей… — Чернявый прихлебнул матэ и указал на картёжников: — Можете спросить, и они скажут, что черви означают рыжих… У вас, кстати, волосы крашеные, или носите парик? — Незнакомец промолчал. — А вы сегодня не в духе… Ясное дело — жара! И тогда от неё скорпионы кусали себя, а у Живопыры чесались руки, которые нашли успокоение в пощёчине иностранцу. Топор судьбы не разбирает, вы не находите? Он, как шишка в лесу…