Вечерняя книга - [68]

— Хорошо живете, Михайло.

— Да, сейчас грех роптать. А сперва-то тоже хлебнули.

— К хорошему дорога всегда долгая. Зато потом оно и дорого.

— Это ты верно!.. После Глаши, выходит, так бобылем и живешь?

— Пробовал еще раз гнездо свить… не вышло. Так, баловство одно. Да и детей стыдно, большие уже были.

— Это так…

— Ты помоложе овдовел, чем я. Сам-то что?

— Да так уж.

— Вот и я так… Ты про Многоцветовку расскажи.

— Что рассказывать-то? Сам, чай, увидишь.

— Старики кто остался?

— Мало. Померли больше. Кто разъехался. Народу-то, правду сказать, много сменилось.

— Кто председателем сейчас?

— Не знаешь ты его. Новенький. Из городу приехал.

— Ну и как?

— Председатель-то? Обходительный, на Выставку в Москву посулил послать. Как ты, говорит, есть колхозная гвардия!

— Не бежит народ?

— Сперва-то молодых много утекло. А теперь — ни-ни! Теперь сюда подались. Да ведь сам считай: две школы — раз. Больница. Маслозавод. Опять — председатель задумал завод кирпичный ставить. Народу только давай! Дом-то свой видел?

— Плохо видел, Михайло. Глаза застлало…

— Слеза ведь не спросит… Правление там. Как было.

— А береза на задах стоит?

— Аль не забыл? Стоит, вымахала. Чудно́ только: огород, а на огороде одна она и стоит. Срубить хотели, да оставили. Чего ты ее одну-то посадил?

— Так… На память…

— Стоит, стоит, память-то… Чай-то будешь?

— Пожалуй, что нет.

— Ну гляди. Я тогда тоже пойду лягу. Что-то меня ноне разморило, и с чего бы? Литровку на двоих и той не кончили…

Степан Савельевич усмехнулся. В молодости сухой, поджарый Михайла перепивал на селе любого и никогда не пьянел. Сегодня Михайла не учитывал только одного; шестидесяти двух лет.

Михаил Васильевич встал на приступку, подвигал сухим легким задом, налаживая себе на печке постель, проворно забрался за ситцевую занавеску и через минуту, устроившись, спросил:

— При свете-то спишь?

— Все равно. Могу.

— Варя уж придет, загасит. Петька завсегда об эту пору вскакивает. Будет еще по углам тыкаться, посуду искать… Ну, спи.

Степан Савельевич прикрыл веки, поворочался, но сон не шел. Закурил, негромко окликнул:

— Михайло, спишь?

— А? Нет еще. Ты что?

— Не спится что-то…

Степан Савельевич босиком прошел по полу, грузно поднялся на приступку, сел на край печки.

— Слышь, Михайло?

— Что, Степан?

— А лесопилку новый председатель ставить не думает?

Михаил Васильевич одолел наконец дремоту, несонно усмехнулся.

— Не забыл думку-то?

— Так как, не собирается?

— Нет будто. Да что она тебе далась, лесопилка-то?

Степан Савельевич помолчал, потом наклонился к самому уху Михайлы, жарко зашептал.

Михаил Васильевич сел, некоторое время ошарашенно мигал.

— Вот так да! За тем и приехал?

— За тем и приехал.

— Ну, ну! Да как же?

— Тшш! Внук вон встал.

Степан Савельевич спрыгнул на пол, почти столкнулся с Петей. Без штанов, теплый и сонный, Петька минуту ошалело смотрел на Степана Савельевича, потом метнулся в угол.

* * *

Проснулся Степан Савельевич поздно, и, хотя голова после вчерашней выпивки была несвежей, смутное ощущение чего-то хорошего и беспокойного сразу же овладело им. Ах да — сегодня…

Михаил Васильевич успел уже дочинить вчерашний хомут, снести его на конюшню и сейчас сидел у накрытого стола, нетерпеливо, укоризненно поглядывая в сторону брата.

— Выспался? Ну, вставай. Полдничать пора, а мы не завтракали. Здоров ты спать!

— С дороги, верно.

Михаилу Васильевичу не терпелось завести разговор о вчерашнем, но молчание брата удерживало. Степан Савельевич полными ладонями плескал воду в лицо, на шею, с удовольствием пофыркивал. Ай забыл все?

— Садись, садись, Степан.

На столе стояла стопка блинов, только что вынутых из печки и тающих легким аппетитным парком, миска густой сметаны. В сторонке, деликатно отодвинутые, зеленели огурцы.

Михаил Васильевич выудил откуда-то из-под стола не допитую вчера поллитровку, но Степан Савельевич наотрез отказался:

— Не буду.

— Ну гляди. Потом поправишься, как придешь. А я немного плесну.

…На улице, как и вчера, было ясно, морозно. На проводах, ветках деревьев и просто на земле — в изломах мелких, причудливо разбежавшихся трещин — серебрился крупный, ставший за ночь еще гуще зернистый иней.

— Снежку надо, снежку! Заморилась земля. — Михаил Васильевич укоризненно мотнул бородой, прищурил зеленоватые глаза. — Петька-а!..

Петька не меньше, а может, и больше взрослых осуждал бесснежную зиму: катание не удавалось. Подойдя к деду, он не особенно почтительно спросил:

— Ну что?

— Присматривай за домом. Мы ушли. Мамке, если придет, скажешь: в правление.

— Ладно.

Степан Савельевич взволнованно оглядывался. Вон, почти напротив, просторное, с большими окнами помещение магазина. Над домами тут и там высятся шесты антенн. Больше стало пятистенков — в былую пору в селе только у него, у Степана Савельича, такой пятистенник и был. По трассе, прошедшей посередине села, то и дело пробегали машины. И пусть многое не узнавалось — даже воздух и тот здесь пахнул как-то по-особенному, домовито и щекочуще…

— Во, Степан, гляди на свою Многоцветовку!

— Гляжу, Михайло, гляжу…

У колодца женщина в коричневом полушубке и заправленной под него белой шалью гремела цепью. Заслышав голоса, она подняла голову, секунду машинально и равнодушно смотрела на незнакомого человека в черном пальто и цигейковой шапке, вдруг выпрямилась, ахнула: