Вечер - [6]

и утра благовест, и ночи тишина,

и звоны полудня, и вечера свирели…

Скеле у Байдар, 1919

ГОД В УСАДЬБЕ

Посвящаю Марине

Посвящение

Я не жил там, жила моя мечта,

назвав Тебя царевной сероокой,

над озером, где шепчется с осокой

шершавый лист ольхового куста.

У вод его сироткой одинокой

Ты выросла. И в песне сказка та,

что снится мне, как будто заклята

твоей тоской по юности далекой.

Ты рассказать умела, как никто,

я рифмовал, записывая смело.

В моем стихе воспоминанье пело,

невольным вымыслом перевито.

И муза с жалостью на нас глядела

когда подчас ей слышалось: не то…

Июнь («Слепительно пригож июньский день…»)

Слепительно пригож июньский день.

Цветут луга, медвяно пахнут травы.

На берегу прошелестят дубравы,

чуть зыблется березовая тень.

О, благодать! О, вековая лень!

Овсы да рожь, да сонные канавы.

Вдали-вдали — собор золотоглавый

и белые дымки от деревень.

Не думать, не желать… Лежать бы сонно,

внимая шелесту родных дубрав

среди густых, прогретых солнцем трав,

и, вышине и синеве бездонной

всего себя доверчиво отдав,

уйти, не быть… Бессмертно, упоенно!

Июль («Туманно озеро, и тянут утки…»)

Туманно озеро, и тянут утки

над порослью болот береговой.

Я вышел в парк тропинкой луговой:

Здесь тоже сенокос, вторые сутки.

Бредут косцы вразброд. Веселье, шутки,

и бедные ложатся под косой,

обрызганы вечернею росой,

и колокольчики, и незабудки.

Ромашка, волчий зуб, дрема и сон,

фиалки белые и синий лен…

Мне жаль цветов, загубленных так рано.

Собрав большой пучок, в цветы влюблен,

спешу домой от вражеского стана.

А небеса горят, горят багряно.

Август («Спадает зной, хоть и слепят лучи…»)

Спадает зной, хоть и слепят лучи.

Дожата рожь и обнажились нивы.

Гул молотьбы в деревне хлопотливый,

на пажити слетаются грачи.

Люблю тебя, мой Август, не взыщи! —

твоих плодов душистые наливы,

в лесу берез и тополей завивы

и россыпи звезд падучих в ночи.

Люблю тебя, радушный, тороватый,

с охотами, с ауканьем, с груздем.

Люблю зайти далеко в бар косматый,

в грозу и бурю мокнуть под дождем

Не налюбуюсь на твои закаты,

повеявшие ранним Сентябрем.

Сентябрь («Уж первой ржавчины предательств пятна…»)

Уж первой ржавчины предательств пятна

сменились золотом и пурпуром в листве.

Большие облака плывут по синеве,

и тени их скользят, меняясь непонятно.

Повеет холодок, под утро лед во рве.

Озимые поля чернеют благодатно.

Вдоль придорожных меж цветут безароматно

последние цветы в нескошенной траве.

Гвоздика липкая пестрит еще долины

и вереск розовый все медлить отцвести.

В прозрачном воздухе тончайшей паутины

повисли и дрожат чуть видные пути.

С небес прощальный крик несется журавлиный.

О, лето милое, осеннее, прости!

Октябрь («Осиротел бассейн. Давно ли дружно…»)

Осиротел бассейн. Давно ли дружно

в нем отражались куны старых лип,

и блеск играл золотопёрых рыб,

и лепетал фонтан струей жемчужной.

Теперь он пуст, теперь его не нужно.

В аллеях сирых только ветра всхлип,

совиный крик, дуплистых вязов скрип,

да ты, моя печаль по дали южной!

Примолкла жизнь. Далече племена

болтливых птиц. Кроты заснули в норах.

Лишь воронье: кра-кра! И тишина.

Куда не глянь — пожухлых листьев ворох.

Безлюдье, грусть, сухой предзимний шорох

и первых заморозков седина.

Ноябрь («Пошел снежок, запорошило путь…»)

Пошел снежок, запорошило путь.

В санях — беда, а не берут колеса,

того гляди, раскатишься с откоса.

Да милостив Господь, уж как-нибудь!

В усадьбе от забот все смотрят косо.

Зима не ждет и людям не дохнуть:

капусту рубят, мерзлую чуть-чуть,

валяют шерсть, просеивают просо.

Мелькают дни в трудах по пустякам,

а сумерки спешат, туманно-сизы.

Взойдет луна, в серебряные ризы

оденет сад и тронет, по стенам

диванной, завитки старинных рам,

рояль в углу, паркеты и карнизы.

Декабрь («Сегодня Рождество, сегодня ёлка…»)

Сегодня Рождество, сегодня ёлка,

сегодня в детской с самого утра

такой содом — шум, беготня, игра,

что сбилась набок нянина наколка.

А под вечер столпилась детвора

и сказки слушает про сера волка.

Но перед сном не жди от сказок толка,

я тороплю ребят: Брысь! Спать пора.

Не тут то было. Сказку, — молят слёзно, —

еще одну, пожалуйста, одну.

Нет, дети, спать! — я повторяю грозно.

И в теплую, живую тишину

все утонуло… Входить няня. — Ну?

Что дети? — Спят. И полночь бьет. Как поздно…

Январь («Бело-бело, все снегом замело…»)

Бело-бело, все снегом замело,

блестят алмазами поля-пустыни.

Бело-бело, а купол ярко-синий.

Посмотришь в сад сквозь мерзлое стекло,

и не узнать: там чудо расцвело,

пушистым кружевом заплелся иней…

Уж подан чай. Дрова трещать в камине.

Кот жмурится. Светло, тепло, жило.

Мальчишки на дворе слепили турка,

пыль от снежков столбом и смех до слез.

Слышь, вы! Не холодно? — Что за вопрос!

А в сказочном бору сигает юрко

косой беляк, и бродит Дед-Мороз.

И о весне задумалась Снегурка.

Февраль («Взметает, громоздит, взъерошивает снег….»)

Взметает, громоздит, взъерошивает снег,

разбушевалась — ух — крутит ночная вьюга,

нахмуренной зимы бездомная подруга.

И чудится, метель не прекратится век.

В угрюмых пустырях, над гладью белых рек

снует голодный волк и, торопя друг друга,

не зная выхода из заклятого круга,

храпит усталый конь и стынет человек.

Как души грешные над братскою могилой,

в пушистых саванах взметнулись сосны вдруг.