Вдова - [63]

Она шла с Варькой на руках, оглядывалась, чтоб Митя с Нюркой не шибко отстали, а в голове все само собой вертелось: двадцать седьмое, двадцать седьмое... И долго не могла понять, к чему ей задался этот завтрашний день. Лишь у самого дома сообразила: день рождения у нее завтра, вот что.

Назавтра исполнилось Дарье Костроминой двадцать восемь лет.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ВОЙНА

1

В первый месяц войны жизнь в Серебровске мало изменилась. Только вроде женщин стало больше. Куда ни ткнись — на завод ли, в магазин ли пойдешь, пробежишь ли по какому делу улицей — везде платки да юбки, юбки да платки. Вымел мужиков крутой смерч мобилизации. Да и женщин захватил краем. Ольга Нечаева, как-то вдруг собравшись, уехала в армию... А в остальном — все по-прежнему. Жили. Работали. Брали обязательства — по две нормы выполнять для фронта. Писем ждали.

Но с каждой неделей ставила война на тыловом городе свои приметы. Затемнение ввели, и по ночам непривычный мрак заполнял тихие улицы. Опустели полки в магазинах, продукты стали давать по карточкам. Черные тарелки репродукторов появились на столбах, люди стояли перед ними молчаливыми кучками, слушая сводки Совинформбюро. Первые похоронки принесли почтальоны. Дарья, спустя годы, думала иногда, вспоминая войну: и сколько же почтальоны в своих кожаных сумках за четыре военных года горя перетаскали! В казенных конвертах — одной семьи беда. На страницах газетных — многих городов и деревень печаль.

Ростов сдали.

На Севастополь падают фашистские бомбы.

Под Одессой идут бои.

Отступали наши. Литву захватил Гитлер, в Латвии воевал, от Белоруссии отгрыз кусок, на Украине насильничал.

Отступали наши под натиском превосходящих сил противника. Читала Дарья газеты. Радио слушала. Сердце горело от боли за родную землю. И не понимала: как же так? Недавно совсем, полгода не прошло — пели: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим». Вершка... Но были в одной песне, которую мало кто помнит нынче (песни — как люди: живут свой век и умирают)... были в той песне бессмертно-верные слова о народе: «Как один человек, весь советский народ за свободную Родину встанет...» Крепче стали люди. Будто хранил каждый в запасе силу тайную, берег для горькой годины, как заботливый человек хлеб хранит про черный день.

Чуть не ползавода ушло на фронт, а завод работает. Стоят женщины у аппаратов по двенадцать часов. Недавние домохозяйки с гаечными ключами в руках одолевают слесарные премудрости. Ребятишки, школьники недозрелые, по утрам, недоспав, сами глаза трут, а сами к проходной тянутся. Кому невмоготу сделается — поплачет втихомолку, а на люди опять без жалоб выходит. А заноет какая баба характером послабее — кто-нибудь ей напомнит:

— На фронте нашим тяжелее.

Дарья не ныла. Не из тех. Подымала раным-рано ребятишек, собирала Митю в школу. Нюрку по пути на завод в садик уводила, Варю — в ясли. И чуть не бегом — к проходной, не опоздать бы к смене.

Долог день заводской, господи, как долог! Сверхурочные ввели. По полторы смены приходится работать. Митя — один. Не обварился бы. Пожару бы не наделал... Будет ли, нет ли сегодня письмо?

Первое письмо от Василия пришло недели через две после разлуки. Все хорошо, писал, товарищи хорошие, и командиры хорошие, и немца скоро прогоним. С Михаилом Кочергиным, писал, попал в один взвод. На обертке от пачки махорочной было написано письмо, не случилось, видно, под рукой другого листочка.

Прогоним скоро немца, писал Василий. И товарищ Сталин в своей речи третьего июля сказал, что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты. Два человека, которым безоглядно верила Дарья. Но немец лез и лез вперед, не было ему удержу. Рушились города. Горели села. Осыпались неубранные хлеба. Вырастали бессчетные могилы.

По радио редко назывались города и села, которые занял враг. На всех фронтах наши войска вели упорные бои, писали газеты. Иногда фронт называли: Западный, Южный. А Дарья думала о Леоновке. Что, если захватили? Клавдия как же с ребятами? Иван Хомутов, председатель, коммунист? На фронт не возьмут — хромой он. Лидия Николаевна с девочкой? Всех, всех до единого перебрала Даша в памяти своих односельчан, от избы к избе прошла по родной деревне. И тут же в первый раз трезво, затомившись сердцем, подумала о Серебровске: а вдруг сюда дойдет немец? Недалеко уж...

Да когда же обрубят когти проклятому зверю? Через сколько лет, через сколько бед суждено пройти людям, прежде чем вернется мирная жизнь?

По ночам Серебровск лежал во тьме, не светился ни единым огонечком. И завод стоял темный, будто спал. Не спал он, работал. Но не пропускали и малого лучика картонные и фанерные щиты, которыми были закрыты окна.

Ночью вражеским самолетам не отыскать в черной степи черный город. Днем не укрыться городу от врага. Но все как-то не верилось, что может вдруг появиться в чистом небе гудящая смерть.

Бомбардировщики налетели утром. Дарья была дома, только пришла с ночной смены, села на кровать, оперлась о стенку усталой спиной, дала Варе грудь. Митя в школу ушел, Нюрка возилась на полу с резиновой куклой. И вдруг завыла сирена. Протяжно, тревожно, пронзительно, и долго тянулся над городом этот пугающий звук. Варя выпустила грудь изо рта и насторожилась, Нюрка бросила куклу, уткнулась головой Дарье в колени.