Вдова Кудер - [10]

Тати рассматривала свой стакан, в котором растворились два кусочка сахара, — она всегда пила кофе из стакана. Она смотрела на стакан с умилением, вдыхая аромат коричневого напитка.

Создавалось впечатление, что жизнь вокруг остановилась. На застывших баржах наступил послеобеденный отдых, ослики и мулы спрятались в тень. Если не считать воркования голубей, стояла почти полная тишина, нарушаемая иногда криком петуха или стуком молотка.

— Подумать только, ведь я приехала в этот дом прислугой, когда мне было четырнадцать лет…

Тати ласковым взглядом обвела стены, которые ничуть не изменились с тех пор, хотя их каждый год белили известью. Календарь с полочкой для газет, на картинке которого были изображены жнецы, видимо, висел с тех далеких лет. По обе стороны от старой квашни, служившей теперь хранилищем наиболее причудливых безделушек, висели тронутые временем два портрета в овальных рамках.

— А вот каким тогда был Кудер.

Та же удлиненная голова, но густые волосы. Длинные усы в разные стороны, делившие лицо на две части. Тяжелый взгляд человека, исполненного собственной важности.

— Ему было тогда тридцать пять лет! Он владел кирпичным заводом, который ему достался от отца. Он и родился-то в этом доме. Их земли простирались до деревни, а в хлеву было десять коров.

Она помешала ложкой в стакане и с каким-то кошачьим удовольствием отпила глоток.

— Его жена к тому времени умерла, и он остался с тремя детьми. Когда я приехала, ее только что похоронили, и в доме еще пахло свечами и хризантемами.

Другой портрет, висевший рядом, казался более выцветшим и поблекшим, словно знал, что он представлял собой лишь тень покойницы. Расплывшиеся, полустершиеся черты лица. Печальная улыбка. Высокая прическа. И камея — та самая, что Тати надевала в воскресенье.

— Я и понятия не имела, как моя мать узнала, что кому-то потребовалась прислуга для ухода за детьми. Мы жили далеко отсюда, около Буржа. Сосед посадил меня в двуколку. А мать, боясь, что меня сочтут слишком молоденькой, сделала мне высокую прическу и одела в длинное платье.

Время от времени в ее голосе слышались горькие нотки.

— Мальчику было одиннадцать лет, и он был одного роста со мной. Девочек звали Франсуаза и Амелия. Они были глупенькие и противные, особенно Франсуаза. Вы ее видели. Это мать Фелиции. Она вышла замуж за Торде, который только и годился в сторожа кирпичного завода.

Жан тоже размяк, сидя верхом на стуле и навалившись на спинку. И только тонкий дымок струился от его сигареты.

Тати вздохнула:

— В общем, это целая история!

Ей-то все было понятно. Для нее и стены, и мебель, и вся утварь были живыми. Она видела их в разные времена, начиная с тех пор, когда четырнадцатилетней девочкой вставала раньше всех в доме и зимой разводила огонь в холодной кухне, прежде чем сколоть лед в поилке для скота.

— Кудер был муниципальным советником… Он мог бы добиться и избрания мэром… В то время это был серьезный человек, который не очень-то заглядывался на женщин. Я никогда не знала, каким образом он начал терять свое состояние. Он связался с каким-то предпринимателем, обанкротился и вынужден был продать кирпичный завод.

Жану хотелось увидеть фотографию Тати тех лет. Были ли у нее уже тогда этот властный вид и эта манера смотреть на людей, словно оценивая, как далеко можно вместе с ними идти.

Она смотрела на него точно так же, как и накануне, в автобусе. Она привыкала к нему. Нагая, она держала его в своих объятиях и ласкала его не тронутую загаром кожу. На рассвете ей пришлось подняться на чердак и, прежде чем разбудить его, понаблюдать за ним спящим.

И при этом она продолжала приглядываться к нему, держа его словно на поводке.

— Мне было семнадцать лет, когда мальчишка, такой же вредный, как и его сестры, сделал мне ребенка. Я даже могла бы вспомнить, как это произошло… Он лежал с ангиной… Я принесла ему бульон. «У тебя жар!» — сказала я ему. А он, наверное, долго думал, прежде чем набрался храбрости: «Постой! Вот почему у меня жар». Кончилось тем, что разгневанный Кудер поженил нас. Сестры тоже вышли замуж: Франсуаза — за сторожа кирпичного завода, а Амелия — за служащего из Сент-Амана.

— Кофе еще есть?

Она посмотрела на часы. Маятник медленно раскачивался под стеклом.

Тати размышляла еще несколько минут.

— Как-нибудь ты мне расскажешь, что ты натворил.

И пристально посмотрела на него.

— Скажи, ты убил из-за женщины? Ладно. Я ни о чем не буду тебя расспрашивать. Понимаю, что тебе неприятно.

Ну, хватит! Пора было подниматься и стряхнуть теплое оцепенение, охватившее все тело. Убедившись, что в голубом кофейнике не осталось ни капли, она поставила греться чайник, налила горячей воды в миску для мытья посуды и бросила туда щепотку кристалликов.

— Хорошо, если ты сегодня прополешь картошку. А сейчас я уверена, что старик вот-вот придет. Вот уже два или три дня он занимался этим, и если я его не заставлю…

Так Жан узнал историю семьи Кудер. Он узнавал ее отрывками, которые наконец сложились в цельную картину. Оставался лишь муж Тати, которого он не мог себе представить, ибо ему даже не показали ни одной его фотографии. Может, в доме их вообще не было?