Вдали от дома - [8]

С чего бы вы начали?

Я спросил его, кто такие, по его мнению, балты.

Он думал, что это побегайцы, сэр. Он имел в виду беженцев, людей, которых выгнала из дома война.

Я мог бы проводить его к карте мира, с розовой Британской империей и другими лоскутками. Мог бы показать ему, что балт – это краткое название балтийца, человека из стран Балтии. Но смог бы он хотя бы найти Балтийское море?

Как я мог «научить» его, что австралийское правительство умышленно обозначило перемещенных лиц «балтами»? Именно так слово проникло в его лексикон. Сколько недель потребовалось бы, пока он понял бы, что австралийское правительство отбирало светлокожих «нордических типов» как будущих граждан и что они были названы балтами, чтобы сбить всех с толку?

Конечно, у меня были свои старые шрамы и страхи, мое глубокое чувство неприкаянности: я не отсюда, это не мой пейзаж, меня лишили моей родной земли, которую так тщательно изображал Каспар Давид Фридрих[10].

Я спросил Беннетта, знает ли он, что такое «нордический тип».

– Вы никогда нас этому не учили, сэр.

– Хорошо, сядь. Верни носовой платок в карман.

Тогда Сьюзи Уинспир, чей отец был дантистом с медленной старомодной дрелью, сказала, что Сиппе ван Ханраад – нордический тип.

Сиппе, во втором ряду, был вообще-то голландцем. Он был высоким, с тонкими светлыми волосами и быстро схватывал уроки.

– Да, – сказал Беннетт Эш, подняв бородавчатую руку, – Сиппе – балт, сэр. И ваш любимчик.

Он намекал, что волосы Сиппе почти совсем как мои.

– Да, Беннетт, что такое балт?

– А как насчет вас, сэр? Почему вас впустили?

Я спокойный человек, был таким всю жизнь. Я схватился за каблук подбитого гвоздями ботинка мальчишки, лишил парня равновесия и вытолкнул его тело из окна, держа его там, пока он рыдал и вопил.

Он был некрупным, но тяжелым. Он извивался и раскачивался, и я ощутил ужас своих неотступных кошмаров, населенных не только змеями, но и существами вроде поссумов[11], которые бы родились детьми, если бы я их не убил. Реки в моих снах были полны рыбы, которая рвалась, словно влажный картон. Я часто ходил во сне, но в классе, вывесив ученика из окна, я бодрствовал. Ничего подобного ранее не случалось, если не считать неожиданного припадка, который вынудил меня разорвать свой брак.

Позднее утверждали, что я отказывался втащить Беннетта Эша назад в класс, пока он не пообещал не размножаться. Это неправда. Как только я вернул его назад, я дал диктант, просто чтобы всех успокоить. Любой теперь может сказать, что я упустил ценный момент, когда мог преподать урок, но Беннетт жил в мире, где правда сдохла бы от жажды.

Я рос мирным, горячо любимым ребенком, с большой страстью к атласам, но о них не слыхивали, даже о заплесневелой дешевой разновидности, в тени завода по производству сгущенки, где жил Беннетт Эш. И никто не стал бы обсуждать в этом невежественном городке высоким либо низким стилем мысли правительства о небританской миграции в монокультурную Австралию. Никого не заботило, что значит нордический или балтийский, никто не видел параллелей между правительственным отбором «нордических типов» и привычкой забирать более светлых детей у аборигенок и отдавать их в белые семьи с полной уверенностью, что полукровки никогда не родят «черных» – самообман расизма, который никак не опирается на генетику.

Директор пришел ко мне, только когда отзвенел последний звонок, и я обнаружил, что он закрывает мне выход, позируя, подумал я, водя крупным указательным пальцем вдоль пульсирующей вены на бледной яичной скорлупе головы, которую я увижу снова гораздо позже в работе Георга Гросса[12].

– Знаешь, сколько идиотов будут рады узнать, что ты сделал?

Должно быть, я вздохнул. Или задел его как-то иначе.

– Ты ведь сам знаешь, Вилли? Весь Марш будет теперь об этом говорить.

– Да.

– Им это понравится, – сказал Гарри Хатнэнс, выплевывая слова и продолжая улыбаться. – Они скажут, что парень это заслужил. Но все они не на моей должности.

– Прости, Гарри.

– С семьей Эшей занимается социальный работник. Ты это знал? Она захочет защитить своего клиента.

– Клиента?

– Это не смешно. Да, Беннетт – ее клиент. Она захочет обратиться в наш дисциплинарный трибунал.

– Гарри, не делай этого.

– Вилли, у меня нет выбора. Ты мне его не дал.

– Может, я поболтаю с его отцом.

– Ты и близко не подойдешь к этой семье. К счастью, я могу слегка воздействовать на трибунал.

Я никак не мог проверить, правда ли это. Но Хатнэнс определенно не хотел бы терять учителя, который мог справиться с мальчиками из второго класса. Мой предшественник ударил его в нос перед отъездом.

– Мне придется тебя отстранить, Вилл. Прошу, не хмурься так.

– С оплатой?

Он остро глянул на меня, и я знал, о чем он думает. Баххубер богач. Он получает крупные призы за викторины.

– Ты не поверишь, сколько бумажек нужно заполнить для трибунала.

– Какого рода отстранение?

– Может, подумаешь над учебным планом по шерсти, пока не работаешь?

Ну конечно же, он хотел поторговаться со мной. Шерстяное расписание было его обязанностью, не моей. Это была бюрократия, не педагогика. Ему было вменено искоренить полное невежество школьников старших классов в вопросах шерсти и ее ключевой роли в истории штата