Вдали от дома - [7]

Миссис Боббсик была такой же.

У ее мужа розовые щеки, черные как смоль волосы, всегда ненормально весел, словно ребенок в цирке. Как я завидовал его жизни.

Миссис Боббсик зажигала спички, и ее неудачи меня смешили. Я мог предложить тушеное мясо на неделю вперед, семь ужинов для одного на каждый неминуемый вечер, – оно ждало в холодильнике. Мои мысли, очевидно, были безумны.

Дома я поставил обед на плиту, убрал книги с обеденного стола, заменил их другими. Я сомневался, что моя личная библиотека заинтересует эту семью, но также знал, что тут были тома, которые полюбятся всякому: в основном на французском, но иллюстрированные изящными гравюрами – красота механического века, вязальные машины, автоматы, аэропланы с перьями на крыльях. Мне на руку, что в моей монолингвистичной стране нет рынка для этого языка.

Миссис Боббсик не нравился ее свекор. Я мог слушать его весь день. Если он и пытался продать мне автомобиль, что тут такого? Будь у меня возможность, я бы заплатил ему за пропеллер. Я бы подвесил его к потолку по диагонали за рояльную струну. В то же время я поразился, когда крошечный ясноликий мистер Боббсик ШВЫРНУЛ ценный предмет к забору. Насколько иной жизнью жили они, подрезая клушам крылья, чиня аэропланы мылом, решая быть дилерами «Форда», не прося ни у кого разрешения, одни, как канатоходцы, не прячась от судебных повесток.

Что бы Опасный Дэн сделал с повестками? Он бы заплатил алименты на ребенка, рожденного не от него? Он бы выдержал двойное оскорбление: подвергся бы насмешкам как рогоносец и вдобавок понес бы постоянное наказание – платить за плод измены? Я не жалел, что ушел из мира Аделины, но мне было стыдно, что я уполз, как червяк. Я удрал из Государственной библиотеки Виктории (где чувствовал себя прекрасно, как дома) и скрылся в Бахус-Марше, где старшая школа поспешно сплавила мне свой худший класс.

Юристы искали меня через викторину мистера Дизи, но Дизи много в меня вложил, и по этой причине мы всегда делали запись заранее и непредсказуемо. Приставы прибывали, когда шоу выходило в эфир, а я уже был далеко. Когда вы поймете обманчивую природу викторинных призов, этих огромных чеков размером с дверь, которые Дизи дарил на публике, вы будете готовы биться об заклад, что он сам раз или два убегал от приставов.

Пользуясь простой уверткой: не читая почту и не подходя к двери, – я оставался в безопасности, пока не подвесил за щиколотки из окна класса юного Беннетта Эша.

Что будет теперь? Дисциплинарный трибунал потребует от меня, как в церкви моего отца требовали от беременных девушек – предстать перед конгрегацией?

Признаешь ли ты, Аделина Кёниг, что открыто грешила перед богом и оскорбила его паству?

Молишь ли ты бога, ради спасения Христа, чтобы он простил твой грех, и просишь ли прихожан простить тебя?

Намерена ли ты изменить свою жизнь и с помощью Святого Духа жить в соответствии с божьей волей?

Или ты просто сбежишь и не скажешь никому о своей беде?

Старшая школа Бахус-Марша была двухэтажным зданием из красного кирпича предположительно в эдвардианском стиле, отделенная от овала[9] Мэддингли двухрядной дорогой, по которой ездили пятитонные грузовики с углем, рассыпая понемногу из своего груза на железнодорожном переезде, ускоряясь по пути неизвестно куда. Я уже разбил благородное сердце своего отца. Если бы он встал на той стороне оживленной дороги как-то после полудня ранней осенью 1953 года, он был бы сокрушен, узнав, что именно я, его любимый сын, вывесил тринадцатилетку из окна второго этажа.

Я сожалел. Я вечно сожалел. Я прибыл в Бахус-Марш за четыре года и три месяца до этого. У меня будто бы не было ни жены, ни даже девушки. Имя у меня было очевидно немецкое, но я не был, как любой мог убедиться, трусом. В первый год я играл крайним нападающим за Бахус-Марш, и в «Экспрессе» написали, что я был «быстр и скользок, как угорь».

Потом Батч Дэли назвал меня кислокапустником.

Меня звали Баххубер. «Прими это как шутку», – сказали они.

Я улыбнулся, и меня неверно поняли, как я и добивался. Вскоре я повредил ахиллово сухожилие. Это казалось единственным безопасным решением. И именно таким существом я стремился стать всю свою жизнь. Я стал таким мастером по части избегания конфликтов, что до сих пор кажется невероятным, что меня победил ребенок.

Второй класс старшей школы был до моего приезда печально известным средоточием буйства и гама, медленно закипавшим котлом, им заправляли мальчишки, которым ежегодно отказывалось в переходе в третий класс и которые пребывали теперь в чистилище, ожидая дня, когда смогут законно положить конец своему образованию. «Мне уже четырнадцать, хрена с два вы теперь меня тронете».

У меня была степень, но не было педагогической подготовки. К моему удивлению, я оказался успешным учителем неприкасаемых. Директор был благодарен, но что втайне думали обо мне дружелюбные коллеги, я никогда не смогу узнать. Инспекторы департамента образования, однако, меня любили: Очень хороший учитель, работающий честно и усердно в сложной среде.

Поэтому я не ожидал, что меня погубит Беннетт Эш, которого я давно укротил. У Беннетта грязь въелась в худые запястья, а под сломанными ногтями, уверен, скопились гниды. Именно Беннетт, сидя в первом ряду, куда я его поместил, обвинил меня в том, что я держу «балтов» в классе.