Вавилонская башня. Крушение - [61]

Она сидела, смотрела на него и на все его уговоры отвечала одно и то же:

— Я люблю тебя, Клементину! Я хочу быть с тобой!

Она подходила все ближе, и он, уже заплетающимся от волнения языком, пытался возражать ей, но что он мог поделать, если и у него уже кружилась голова, если воздух вокруг становился серебристо-голубым, как мерцающие глаза Клары, и вокруг пахло корицей.

Когда они очнулись на жесткой кровати в сарае, то Клементину грустно прошептал:

— Видишь, Клара? Это моя спальня. Мне кажется, ты достойна лучшей.

— Я не поменяю ее и на царскую, Клементину, потому что здесь мы вместе. Я хочу быть с тобой всегда, до самой смерти.

Что мог на это возразить Клементину? Он крепко-крепко обнял Клару, и с этих пор, хотя Клара и продолжала жить у Марты, но неизвестно, где она бывала чаще: дома или в сарае Клементину.

Все это или примерно это Сандра жарким шепотом сообщила Александру.

— А что касается Рафаэлы, то я не хотела тебе рассказывать, Александр, но она приглашала меня работать в свой магазин. Явилась как-то к нам в кафе и ждала меня черт знает сколько времени!

— Почему же ты молчала. Сандра? — возмущенно спросил Александр.

— Потому что я — человек мирный и терпеть не могу скандалов и ссор!

В это время раздался довольно грубый окрик управляющего, и Сандра заторопилась:

— Мне пора идти! Он вернулся из отпуска, и мне нагорит, если меня не будет на месте, только ты выходи не сразу, я не хочу, чтобы люди про меня болтали разное.

Александр посидел, обдумал услышанное и отправился в салон Рафаэлы Он чувствовал себя борцом за справедливость и защитником невинности одновременно. Рафаэла встретила его приветливой улыбкой, ей было приятно видеть, что очаровательный малыш, которого она когда-то держала на коленях, стал милым и приятным юношей.

Но Александр не ответил на ее улыбку.

— Мне бы хотелось, чтобы вы оставили в покое Сандру, — резко произнес он. — Она все мне рассказала, и если подобное повторится, то...

— Что? — холодно поинтересовалась Рафаэла, но тут же она переменила тон и заговорила горячо и страстно: — Александр! Ты сошел с ума! Если тебе нравится эта скандалистка, то это не значит, что она нравится всем. Я знаю тебя с детства, ты рос у меня на глазах, я близкая подруга твоих родителей, как же ты можешь такое говорить?

Александру нелегко было выдержать эту атаку, но он устоял.

— Не надо, Рафаэла, — сказал он и хотел еще что-то прибавить, но она его перебила:

— Нет, надо! Мы пытаемся открыть тебе глаза, чтобы ты увидел настоящую Сандру! А ты не хочешь нас слушать.

— Вы ходили за ней, вы ее заманивали! — упрямо твердил юноша.

— Куда? – спросила Рафаэла. Она говорила мягко, как говорят с маленьким ребенком, пытаясь втолковать ему то, что пока выше его разумения. — Куда заманить? Разве не ты просил для нее работу? Когда у меня появилось место, я пошла и пригласила ее, но она, слава Богу, отказалась.

— И правильно сделала! Когда я просил, я ничего не понимал, а теперь я все понял!

— Тебе лучше уйти, Александр, — произнесла Лейла, и произнесла таким тоном, какого слушается любой. — Нам бы не хотелось, чтобы ты под горячую руку наговорил такого, о чем потом бы вспоминал с чувством стыда и неловкости.

Александр взглянул на обеих женщин — высокие, изящные, они стояли одна подле другой, спокойно глядя на него. На секунду ему стало неловко, но он тут же вспомнил отчаянные рыдания Сандры и повторил:

— Не трогайте Сандру.

— Мы к ней близко не подойдем, — пообещала Лейла. — Но из нас троих в самом глупом положении ты, потому что согласился стать слепым орудием.

Александр вышел не прощаясь. Взглянув на часы, он сообразил, что времени до отлета Энрики осталось совсем мало, и заторопился, ему хотелось проститься и дать последние советы, как обращаться с Гильерми. Потом он заедет в клинику и договорится о месте... Какое было бы счастье, если бы Энрики привез Гильерми...

Энрики они проводили вместе с Сезаром и разъехались. Сезар отправился к себе в офис, и первой, кого он там увидел, была Анжела. Она сидела за компьютером бледная, со страдальческой складкой возле губ. В последнее время Сезар стал куда более чувствительным к чужому страданию, потому что страдал сам. И впервые он увидел в Анжеле красивую женщину, которая, вполне возможно, страдала, как и он, от сердечной раны. Ему захотелось ее утешить.

Он подошел, ласково коснулся ее плеча и сказал:

— Прости, если вмешиваюсь не в свое дело, но ты мне очень дорога... Ты бываешь у нас с юности, вы всегда были близки с Энрики, и мне вдруг показалось, что ты любишь его... Мне не хочется, чтобы ты страдала... Могу я тебе чем-то помочь?

— Вы ошиблись, Сезар, — Анжела повернула к нему голову и взглянула снизу вверх, — но мне приятно знать, что я вам дорога и что вы проявляете ко мне участие.

Анжела решилась. Она ввела в компьютер ложные сведения и чувствовала себя как человек, совершивший непоправимое, и поэтому нуждалась в жалости и участии. Сезар проявил их, и она была ему благодарна.

А Сезар все думал о Лусии. Он вспоминал каждую черточку ее лица, каждую складочку платья и понимал, что за один только ее взгляд отдаст всю свою бесцветную, безрадостную жизнь. Что-то в этом роде, хотя может быть, не так остро, чувствовала и Лусия.