Васька путешественник - [24]
Послышалось басистое гоготание серых гусей. Они летели небольшой стайкой от дальнего конца острова и направлялись в нашу сторону. Я готовлюсь к стрельбе. Гуси очень осторожны, нужно хорошо затаиться, — иначе они заметят охотника и сейчас же изменят направление полёта. Прячу голову за прямые жёсткие стебли дикобразника и наблюдаю сквозь них одним глазом. Птицы приближаются, их голоса звучат всё громче, уже слышен шум крыльев. Вот ещё немного — и можно будет стрелять. Я медленно поднимаю ружьё и выцеливаю гуся, который покрупнее, — так, наверное, делают все охотники. Мой палец на гашетке ружья, ещё одна-две секунды и… Но в этот момент я вижу, как впереди, из таких же кустов дикобразника, вырывается клубок беловатого дыма и бухает раскатистый выстрел. Гуси взмывают вверх. Они суматошно работают крыльями, стараясь как можно скорее набрать безопасную высоту. Слышится сухое потрескивание маховых перьев, рассекающих воздух: «треть, треть, треть!»
Вот так номер! Да тут, оказывается, ещё один охотник притаился! Но кто же это испортил мне верный выстрел, да и сам промазал?
Как бы в ответ на мои мысли, из-за куста показывается помятая, видавшая виды морская фуражка, а за ней круглое лицо и жёлтые усы дяди Вани Колесникова. Механик поднимается во весь рост и разочарованно провожает взглядом гусей, улетающих в сторону залива. Мне слышно, как Митя в своей засидке негромко чертыхается и что-то бормочет. А я, совсем уж нелюбезно, выговариваю Колесникову за то, что он не предупредил нас о своём присутствии. Мы бы тогда по-другому разместились и не мешали друг другу. Дядя Ваня сокрушённо разводит руками и оправдывается:
— Я давно уж тут. Сидел, сидел, да и задремал малость, — не слышал, как и вы пришли! Гуси меня разбудили, прямо над головой загагакали! Опоздал я выстрелить-то.
Митя окончательно не выдержал и раздражённо кричит Колесникову:
— «Опоздал, опоздал»! Вы всегда так. Да садитесь же, чего столбом стоите, — вон казара летит!
Действительно, к нам приближалась стая пискулек. Дядя Ваня скрылся в траве, мы тоже замерли. В этот раз гуси подлетели с другой стороны и протянули как раз между мной и Митей. Мы одновременно сделали по два выстрела — три птицы грузно упали на землю. «Есть!», — радостно кричит Митя, вылезая из засидки, чтобы подобрать нашу общую добычу.
Солнце пряталось за облаками, но чувствовалось, что оно уже садится. Кругом всё помрачнело, кромка тучи на западе сделалась сначала тускло-оранжевой, а потом побагровела.
Увлёкшись охотой, я перестал следить за Васькой и только сейчас заметил, что его нет возле меня. Позвал: «кис, кис», покликал по имени, но кот не появлялся. Встал и осмотрелся кругом — Васьки нигде не видно. «Наверно, — думаю, — где-нибудь шарит по кустам либо на берегу за куликами охотится. Ладно, — придёт, не пропадёт!»
Я снова усаживаюсь за укрытие и меняю в ружье патроны. Сейчас полетят на кормёжку утки, а для них нужна дробь помельче. На фоне отсвечивающей воды ясно вижу поджарую фигуру старого шакала. Зверь бесшумно промелькнул мимо по берегу. Надо бы выстрелить в хищника, но ружьё моё как раз в этот момент было разряжено. Шакал побежал туда, где сидел дядя Ваня, и я ждал, что он вот-вот выстрелит по зверю. Но всё было тихо, — вероятно, механик опять задремал и ничего не замечает.
Прошло две-три минуты, и вдруг старая одностволка Колесникова полыхнула язычком красного пламени и оглушительно бабахнула. После выстрела дядя Ваня встал и неторопливо направился к берегу. Его коренастая фигура склонилась у самой воды, а потом быстро распрямилась и затопталась на месте. Говоря что-то с самим собой, Колесников медленно подошёл к моей засидке и в нерешительности, остановился. Я приподнялся и вопросительно посмотрел на него. Колесников, болезненно морщась, тихо проговорил:
— А я ведь вашего кота прибил!
До меня не сразу дошло значение этих слов. Но потом, поняв всё, я швырнул на землю ружьё и, еле сдерживая себя, крепко схватил дядю Ваню за рукав:
— Что! Как! Где он? — закричал я прямо в его испуганное лицо.
— На берегу. Доходит, — ещё тише проговорил Колесников и трусливо отвернулся от меня.
Я подбежал к воде, где только что стоял дядя Ваня, и сразу увидел Ваську. Он ползал по мокрому песку, извиваясь и перекидываясь с боку на бок. Из его широко открытого рта вырывались хриплые стоны, на губах пузырилась пенистая кровь. Я взял Ваську на руки и прижал к груди его горячее, судорожно напрягающееся тело. «Ну вот, — подумал я, — кончается Васькина жизнь, полная приключений и проказ. Какое горе я принесу сегодня своим девочкам!» Да и только ли для них это горе? Мы все ведь любили этого необыкновенного кота, любили прямо как родное существо! Однако не хочется мириться с тем, что для Васьки всё сейчас кончится. Да ещё так нелепо, по-глупому кончится! Может быть, ещё есть надежда?
Пользуясь последними отсветами зари, я осматриваю кота, осторожно его прощупываю. Густая шелковистая шерсть мешает определить, куда попала дробь. Но выясняется, что голова у Васьки не повреждена, цел и позвоночник, — это уже немного лучше. Однако ясно: пробиты лёгкие и, повидимому, не в одном месте. Об этом говорят частое хриплое дыхание и кровавая пена во рту. На белом Васькином брюхе расплылось тёмное липкое пятно — значит, и в живот ему угодила злая дробина. Но что же делать дальше? Васька не сдаётся, он попрежнему барахтается у меня на руках, его мускулы не ослабевают. Решаю: кота нужно немедленно нести домой, а там что-нибудь придумаем.
