Васина Поляна - [14]

— Молчи, а ты, доска худородная. Сама, чать, не прочь подвернуть, да мужики боятся об твои кости синяков себе набить. И Васька твой, дай бог, если надумает к тебе вертаться, ко мне будет бегать, нужна ты ему, доска бессучковая. А мово хозяина убили, так я не виноватая. Мне ребят кормить надо. Они, чать, и сытые, и одетые.

— Заткнись, заткнись, — отругивалась Бобышиха. — Сытые да одетые милостыню не просят!

— Какую милостыню? — осеклась Кузина.

— Такую. Иди вон на базар да глянь на своего сынка.

Полька Кузина побежала на базар.

Рынок обосновался прямо за станцией. До войны сюда выходили к поезду с горячей картошкой, молоком, луком, помидорами… А сейчас… что только тут сейчас не продавали.

Полина обежала весь рынок, но Альки не обнаружила. Она собралась было домой, как вдруг у входа увидела страшного калеку. Скрюченные грязные ноги каким-то чудом оказались за головой. Под надвинутой на нос кепкой чудилось еще более страшное уродство. Худенькие руки несчастного тянулись к прохожим и, несмотря на частое звяканье монет и шелест рублей, умудрялись оставаться пустыми.

Полину Кузину аж слеза прошибла, сунула она было в грязную дитячью ладонь рубль, да онемела вдруг: кепка знакомая, штаны эти она только позавчера стирала и вообще, ведь это Алька сидит! Родной ее сыночек!

Рванула она кепчонку. Хрястнула Альку по бесстыжей роже. Он, стервец, кувыркнулся через голову, ноги у него из-за шеи выскочили, сразу прямыми сделались, и помчали они Альку подальше от мамкиных криков и мимо разинувших рты людей.

Шкодный пацан был этот Алька Кузин… А сейчас вон что учудил!

— Иди отдай! С голоду же сдохнут!

— Не сдохнут. Еще ни один начальник с голоду не сдох… А тут, — Алька как бы взвесил карточки, — и мне, и тебе, и Доходяге твоему хватит. Сытыми жить будем.

— Нет, ты погоди, — не унимался Ленька. — Ну и что, что он начальник, думаешь, честных начальников не бывает?

— Кучкин честный? — зло рассмеялся Алька. — Да, хочешь знать, этот «честный» с двумя бабами живет. И обеих жратвой снабжает. Так как, честный он?

— Не одна же его карточка! — тоже начал орать Ленька. — Надо посмотреть, как они жить будут. А случится, как с Доходом?

— Ну ладно, — сказал Алька. — На сегодня мы выкупим, а там видно будет.

— Идет, — согласился Ленька. — А сегодняшнюю пайку Доходу отдадим.

…Доход был дома. Он сидел у окна и бил вшей в рубахе. Они покорно хрустели под его черными ногтями.

Доход ютился в грязной кухонке. А раньше была еще и комната. Раньше и мать была, и две сестренки. Они умерли зимой, когда мать потеряла карточки на весь месяц. Пухли, пухли и умерли. А мальчишка остался. Каждое утро выносил он свой вздутый живот на крыльцо и внимательно смотрел на людей.

Никто не знал, как зовут этого мальчика, он никогда ни с кем не говорил и откликался на барачное прозвище Доход.

— Вот тебе хлеб, — сказал Ленька. — Насуши сухарей и жди. Скоро картошку подкапывать начнем — проживешь.

А вечером Алька с Ленькой пошли к первому бараку, де жил Кучкин.

Алька вгляделся в просвет между занавесок. Приговаривал:

— Во, гады! Пирожки жрут, с мясом, наверно.

Ленька тоже пытался заглянуть, но в отличие от Альки никаких пирожков не видел. Метались по занавеске человеческие тени, слышались громкие, приглушенные стеклом голоса.

Ленька залез на завалинку, дотянулся до форточки…

— Воровка! — вырвался на улицу мужской голос. — Это ты для своих родственничков сделала, чтоб с голоду не сдохли.

— Андрей Игнатьич, как перед богом — не брала я карточки. Стащили…

— Под суд пойдешь… Я не потерплю, чтоб в моем доме…

— Я руки на себя наложу — зачем меня так позорить? И ребенка, который от вас будет… не будет…

— Дай! — рыкнул Ленька.

Алька послушно протянул карточки.

Ленька привстал и бросил комок бумажек в комнату.

* * *

Ленька и мама стояли у картофельной гряды. Ботва дружно кудрявилась по всему участку.

А у самого забора тянулись вверх заросли помидоров.

— Опять помидор не будет — в лист вымахают, — вздохнула мама.

— Говорил тебе, в другом месте их садить надо, а тут бы морковь… Ну, давай, мама, рискнем, попробуем! Вот этот куст, ладно?

Ленька выбрал раскидистый картофельный куст, всадил под него лопатку.

Вместо клубней за корни цеплялись белые, почти прозрачные горошины.

— Рано, Ленечка, рано, — завсхлипывала мама. — Недельки две еще подюжить… Ты давай докучь остатки, а мне на работу пора. Я Сашку за хлебом турну — позавтракаешь.

Ленька доокучил картошку. Тяпка казалась тяжелой и ненужной. Не было сил волочь ее домой. Ленька бросил тяпку в ботву.

Хотелось есть. Ой, как хотелось есть!

Никогда еще так не голодали Лосевы.

Мама еле ноги таскала. Сашка беспрестанно ревел, а Ленька маялся: Алька Кузин уговаривал ограбить какого-то богатого музыканта из эвакуированных. По Алькиным рассказам, этот музыкант живет на соседней станции и каждую неделю покупает на базаре самые дорогие продукты.

— Ну че ты, Ленька! — махал руками Алька. — Так дерешься законно, куришь взатяжку, не жрать по два дня можешь, а воровать боишься! Смехота!

— Не боюсь я, — слабо оправдывался Ленька. — Просто совестно как-то. Я работать пойду, в ремесло, как Юрка Криков.