Васина Поляна - [13]

Ленька сунул в пистон[5] хлебные карточки и вышел на улицу.

Сашка плелся рядом, надоедал:

— Лень, ну дай я один схожу…

У магазина гудела толпа народа — сегодня десятое июня, начало декады, да еще воскресенье! Обычно к концу десятидневки очередь в магазине убавлялась — большинство съедало паек на два-три дня раньше. Теперь же густая толпа упруго раскачивалась, стараясь втиснуться в узкую дверь.

В магазин пускали «по десятку». Отсчитают десять человек, и, пока они не отоварятся, очередной десяток ждет.

Братья Лосевы подошли к магазину.

— Лень! Давай я тебя отоварю! — Это Алька Кузин откуда-то вышмыгнул. — Я новый метод придумал.

Взяв Лосевские карточки, Алька исчез так же быстро, как и появился.

— Видишь, народу сколько, — сказал Ленька брату.

— Я подожду, — нахохлился Сашка.

А Алька уже в очереди крутится.

Сбоку от дверей сбивалась группа мужиков — воскресенье сегодня. Поднаперли мужики, отодвинули крикливую очередь.

Алька уже среди мужиков, просит:

— Дяденька, подсадите-ка меня!

— Куда подсадить?

— А вверх! Хохоту будет!

Кто же посмеяться не любит! И вот уже Алька, шустро перебирая руками-ногами, бежит-ползет по многоголовой очереди. Раз — и не стало Альки, исчез у заветной магазинной двери.

Шум в очереди, серчают бабы:

— Ну ладно, мужики нахальничают, их всего — ничего. Но ведь и пацаны обнаглели — по головам шастают.

— Этот вертлявый второй раз уж эдак делат, — вздымает старушка в черном платке.

Отоварившихся выпускали с заднего хода. Вскоре и Алька оттуда появился, в руках буханка без горбушки: меньше получают Лосевы, нет теперь дедушкиной пайки.

Алька из магазина вышел, как будто с чертями в карты играл. И на себя не похож — глазки бегают, руки трясутся, лицо мокрое. Сунул Сашке Лосеву хлеб и карточки:

— Шпарь домой.

Ленька взбрыкнулся было: опять Сашка хлеб ополовинит, но Алька торопил.

— Пойдем, Лень, пойдем! Сказать кой-чего надо.

Они убежали к сараям. Залезли к себе на чердак. Алька зачем-то заглянул в щелку, потом снял носок с ноги:

— Смотри!

На Алькиной ладони лежали хлебные карточки.

— Откуда это?

— Украл! — ухнул Алька. — У кучкинской домработницы слямзил.

— Иди отдай! — задохнулся Ленька. — С голоду же сдохнут!

— Не сдохнут! Еще ни один начальник с голоду не сдох!

…Алька Кузин мечтал стать вором. Мечту эту он настырно осуществлял. Как-то этой зимой Алька и Ленька ездили в Большой Город в кино. Смотрели, как Швейк взял в плен Гитлера.

Пока люди скучали-маялись в ожидании сеанса, Алька заприметил полнотелую тетку в теплой пушистой шубе с лисьим воротником. Тетка ходила по фойе, заглядывала на фотки киноактеров, а вслед за ней таскалась сетка с газетным свертком.

— Лень! Ты батоны ел? — вдруг спросил Алька.

— Ел, до войны.

— А вон та толстая жаба и сейчас их жрет.

Начали впускать на сеанс.

Белым медведем прошествовала мимо тетка, в передние ряды уселась. А сеанс был дневной, детский. Пошикали, пошикали на нее ребятишки и отступились.

Алька, наоборот, сел прямо за теткой и Леньку рядом посадил.

На экране начал чудить Швейк. Он запросто расправлялся с неловкими, глупыми немцами. Зал охал, вздыхал, смеялся.

Громче всех хохотала тетка с лисьим воротником.

Ленька знал наизусть всю картину. Он с нетерпением ждал, когда Швейк гулко постучит по вздутому пузу тонувшего фюрера.

Вдруг Алька толкнул Леньку в бок. Нащупал его руку и вложил в нее что-то теплое и пахучее, шепнул:

— Ешь.

Это был хлеб! Настоящий, белый! Ленька сосал хлебный комочек, как леденец.

Алька Кузин знал свое дело, Алька снова толкался, снова шептал:

— Ешь.

Швейк на экране творил свое святое дело. Алька и Ленька вовсю работали челюстями.

Толстая тетка громко смеялась.

Когда в очередной раз Ленька протянул руку за хлебом, Алька вздохнул:

— Все. Кончилась эта лафа. Давай-ка тронулись отсюда.

На улице Ленька начал запоздало казниться:

— А все же совестно… Может, она на последнее купила. Может, больному кому несла.

— «Больному». Сам ты больной. Сытого с голодным путаешь, — взъярился Алька. — Я этих сытых за версту чую. Я их всю жизнь обворовывать буду. Думаешь, все так уж и честно живут? Почему моего папку убили, а Кучкин, гад… Моей мамке консервы американские таскает, порошок яичный…

Это точно. Мать у Альки была непутевой.

Жил Алька с ней и с маленьким братишкой Павкой. Похоронную Кузины получили в начале войны, а Павка родился совсем недавно. Не было, не было у Альки брата и вдруг появился — пищит, жрать просит.

К Алькиной матери не только Кучкин заглядывал… После этих визитов Алька угощал ребят настоящими папиросами, а Павка днями сосал сахар и не ревел.

Чудной он был, этот Алька Кузин. Летом почти каждое воскресенье пропадал куда-то на целый день. Где был, никому не говорил, даже Леньке. Но после этих Алькиных отлучек ребята забирались на чердак и почти досыта ели всякие базарные штуки: конфеты-тянучки, крахмальные лепешки и чеснок, чтоб зубы не выпадали.

В одно из воскресений к Полине Кузиной, Алькиной матери, нагрянула Анна Бобышева и с порога начала костерить соседку:

— Полька, дура шелапутная! Позоришь нас, честных жен солдатских…

У Полины язык не за замком, да и не впервой ей такие атаки отбивать.