Васильки - [4]

Так будет стройней мой рассказ.

Есть ангел-хранитель теперь у меня,

Как есть он у многих из нас.

Он вовсе не старец, проживший века

На древних седых образах.

Мой ангел, держа погремушку в руках,

Из люльки мне смотрит в глаза.

Она не умеет пока говорить

И что-то лепечет едва,

Но скоро сумеет она повторить

Мои, раз услышав, слова.

Я ей то отдам, что у мира прошу,

Что копится в сердце пока.

Она – белый лист, на котором пишу

С себя же, как с черновика.

Она сохранит мою душу от лжи,

Того, что себе не прощу,

Поможет мне честно на свете прожить,

И то обрести, что ищу.

Мне нужно её научить и себя

Как правду от лжи отличать,

Как спорить со мною, не прав если я,

И как научиться прощать.

И утром не будет орать вороньё,

Пугая цветенье зари;

И мир я увижу глазами её —

Таким, как Господь сотворил.

Чтоб в дыме и смраде, и рёве машин

На многие мили окрест,

Услышать, почувствовать, словно в тиши

Призывный, живой благове́ст.

Тревожь мою совесть – ей вреден покой —

Буди её ангел, буди!

Заставь своей нежной и чистой душой

Мой колокол биться в груди.

…И как-то, от райских воро́тин засов

Спиною своей заслонив,

Господь взгромоздит вдруг на чашу весов

Грехов моих каменный риф.

Лишь спросит меня Бог-Отец или Сын:

«В чём жизни твоей была суть?» —

Мой ангел двукрылый вспорхнёт на весы

И стрелка укажет мне путь.

Листками блокнотов мелькнутся года,

Вновь пущены стрелы часов.

А Пётр святой – я надеюсь – тогда

Откинет тяжёлый засов.

Я с новой надеждой и верой в любовь

Войду в тот заоблачный дом.

А ангел на землю опустится вновь

С одним белоснежным крылом.

июнь-август 1996

Письмо

Андрею

Я мусолю в руке карандаш.

Мне из были прорваться бы в небыль.

Я пишу тебе – пусть это блажь!

Не идут, жалко, письма на небо.

Сколько с неба воды утекло.

Сколько тверди вдруг стало болотом.

Нужно выжить кому-то назло,

И добром отплатить за кого-то.

Кто сказал, что нам жить надоест?

Есть в нас вера не только на чудо.

На России поставленный крест —

Он над храмом. Ты видишь оттуда?

Если б время сместилось назад —

Ты бы смог, отдышался, остался…

Как же я не успел тогда, брат?

Как меня ты тогда не дождался?

Ты как пахарь упрямый устал,

Но ронял в душу мне свои зёрна.

Лишь сейчас я прозрел, осознал.

А посевы всё всходят проворно.

Ты искал, и – я верю! – нашёл.

Сто вопросов тобою задеты.

Неужели затем ты ушёл,

Чтоб я сам находил им ответы?

Есть у каждого крест, говорят.

Не у всех есть Голгофа, как видно.

Как Христос ты был тоже распят —

Крест коляскою стал инвалидной.

За тебя мой назначен реванш,

Быть мне там, где и ты, верно, не был.

Я пишу тебе – пусть это блажь.

Не идут, жалко, письма, на небо.

октябрь-ноябрь 1998

Письмо в газету

Здравствуй, милая газета!

Вот, пишу, унять чтоб зуд.

Наша песенка не спета,

если мне тебя несут.

Телевизор мой сломался:

есть картинка – звука нет.

Я ремонта не дождался —

Узнаю́ всё из газет.

Ведь строчат корреспонденты

в свой блокнот для нас строку;

не прошляпить чтоб момента,

фотокоры начеку.

Мне про всё они расскажут —

разукрасят белый свет —

что там в ихних штатах даже

отчебучил президент.

Я полдня читал и ахал.

Вы представьте, каково:

Билл на Монику накапал,

та, скорее, на него.

Их крутые спецагенты,

все пробирки расхватав,

изучают экскременты,

из шкафов бельё изъяв.

Так, глядишь, всплывёт, забрезжит,

если вдруг не там прольёшь.

Вот ведь, сколько тайн содержит

это грязное бельё!

Понял я – в газете правы.

Начал тоже замечать:

у моей соседки Клавы

постирушек не слыхать!

Замышляет Клава что-то:

дремлет «Вятка-автомат».

Это значит на кого-то

будет вскоре компромат.

Я газету аж глотаю

словно хитрый детектив.

Всех вокруг подозреваю,

двери тщательно закрыв.

Наш Бориска – то бишь Ельцин —

хоть летает высоко,

может выкинуть коленца

в синем выцветшем трико;

то на корте с кем-то дружит,

то снимает всех с постов,

то вдруг «свинкой» занедужит,

чтобы выявить врагов.

Мне болезнь – что прут калёный.

Мне никак хворать нельзя,

потому что почтальона

поутру встречаю я.

Тут очки разбил. Неловко!

Не могу без них читать.

Я из крупных заголовков

всё старался понимать.

Я в газетный лист таращусь —

он названьями кричит

(хорошо, хоть телеящик

у меня пока молчит):

«Эпидемия запора»,

«Рыбе нужен водопой»,

«Крот-шатун задрал шахтёра»,

«Президент проспал запой»,

«Из батонов зачерствевших

был построен дачный дом»,

«Полк мутантов озверевших

захватил аэродром».

Не отнять у нас уменья

видеть то, что между строк.

Я своё имею мненье,

а к чужому мненью – строг.

Я не ем теперь помногу,

пью слабительное, бром.

Жду, когда пришлют подмогу,

чтоб отбить аэродром.

Дайте нам кирпич с цементом —

чёрствый хлеб нам ни к чему!

И ещё – жаль президента.

Я сочувствую ему.

Скоро мастер звук починит,

телевизор будет петь.

Только – есть тому причины —

я боюсь его смотреть.

Вдруг про тот захват покажут

мне ужасный репортаж?

Вдруг на стройке в доме каждом

из батонов есть этаж?

Напишите мне в газете,

покрупней статью набрав,

происходит что́ на свете —

может, в чём-то я и прав?

Ночью снятся мне кошмары.

Вот, письмо пишу, не сплю.

В дверь стучатся. Санитары

рвутся в комнату мою.

Или то мутанты злые,

съев родные закрома,

тащат врозь на составные

наши вкусные дома?!

Дописал письмо. Прощайте.

Да! Совсем забыл сказать:

аккуратней сочиняйте

заголовки.

Вашу мать!

17 ноября 1998

Валентинка