Василий Теркин после войны - [8]

Шрифт
Интервал

Бег с препятствием к сортирам
Для веселья пассажирам —
Чем не спорт вам, например!
На полу сидит сутулясь,
Ноги где-то под скамьей…
Тетка в страхе оглянулась,
Шепчет:
— Парень будто свой?
— Вы, мамаша, не глядите —
Это место не продам,
Получил, как победитель,
Только Сталину отдам.
— Свой ли? — вновь переглянулись
Пассажиры меж собой,
— Свой, конечно, — улыбнулись,
— Парень тот! Видать, что свой…
Балагуру смотрят в рот,
Слово ловят жадно,
Правду режет, обормот,
Весело и складно.
За вагонною стеной
Дождик непогодит,
Хорошо, как есть такой
Парень на проходе.
И несмело у него
Просят: ну-ка на ночь
Расскажи еще чего,
Василий Иваныч…
— Нет, ребята, спать пора,
Начинай стелиться,
Может вдруг мне до утра
Что-нибудь приснится?
Будто я в купе с женой,
На столе мадера,
Будто нету надо мной
Милиционера…
Будто по Москве брожу,
Наряжен по моде,
В Кремль с ребятами хожу
На прогулку вроде…
Доброй ночи, третий класс.
Спит, наверно, первый,
Правда, классов нет у нас,
Но зато есть стервы.
Спите крепко, земляки.
Если нет подушек,
Подложите кулаки
Крепкие под уши.
Отсыпайся, третий класс,
Отсыпайся вволю,
Будет станция у нас —
Поменяться ролью.
Спите крепко, земляки,
Берегите нервы,
Пригодятся кулаки
Разгонять класс первый.
«Баю-баюшки», — поет
Мать на верхней полке.
Помолившись за народ,
Спать ложится Тёркин.
И шинельку подтянул,
Укрывая спину,
Чью-то тещу помянул,
Печку и перину.
От уборной след сырой,
Аромат знакомый,
На полу сыром герой
Спит себе, как дома.
И не видно, чтобы он
Удручен был этим,
Чтобы сон ему не в сон,
Что-нибудь на свете.
Спит, хоть голоден, хоть сыт,
С земляками в куче,
Слать за вечный недосып,
Спать в запас приучен.

ПРО ГАРМОНЬ

Скучно-скучно у крылечка,
Зевота карёжит рты,
— Хоть бы, Тёркин, ты словечко
Подпустил от зевоты.
Не меняя скучной позы,
Отвечает Тёркин мой:
— Ну, и жизнь: во всем колхозе
Нет гармошки ни одной.
Далеко над темным лесом
Первых звезд мерцает свет,
Никакого интереса
Жить в колхозе парням нет.
— Стало быть, шабаш, ребята…
— От тоски подохнешь здесь…
Только кто-то вдруг из хаты
Говорит:
— Гармонь-то есть…
Слышат парни: голос кроткий,
Видят: бледное лицо,
Видят: что-то Марья-тётка
Подает им на крыльцо.
Подает в футляре Марья
Им трехрядную гармонь,
Но молчат смущенно парни,
Будто кто сказал: не тронь.
Знали парни, что гармошку
Тётка годы берегла,
Берегла и всё Тимошку,
Всё сынка с войны ждала.
Знали, плачет сиротина
По ночам над ней в избе,
Гладит ласково, как сына,
Горько жалуясь судьбе.
Хорошо играл когда-то
На гармони Тимофей…
— Ничего, бери, ребята,
Ведь гармонь не виновата,
Что ж ей ждать… Бери, Бог с ней.
И с неловкою улыбкой
Тёркин взял гармонь из рук,
Словно тётку он ошибкой,
Нехотя, обидел вдруг.
Сел, ссутулился немножко,
Будто кто вздохнул в мехах,
И вдруг стала та гармошка
Оживать в его руках.
Позабытый деревенский
Вдруг завел, глаза закрыв,
Стороны родной смоленской
Грустный памятный мотив.
И от той гармошки старой,
Что осталася одна,
Как-то вдруг теплее стало
На крылечке у окна.
И от хат — уже стемнело —
Шел народ, как на огонь.
И кому какое дело —
Кто играет, чья гармонь!
А гармонь зовет куда-то,
Далеко легко ведет,
Ах, какой вы все, ребята,
Ах, какие ж вы, девчата,
Молодой еще народ!
Я не то еще сказал бы,
Про себя поберегу,
Я не так еще сыграл бы —
Жаль, что лучше не могу.
Разговаривают пальцы —
Надо помощь скорую.
— Знаешь, брось ты эти вальсы,
Дай-ка ту, которую…
Тёркин сдвинулся немножко,
Оглянулся молодцом,
И как-будто ту гармошку
Повернул другим концом.
И забыто — не забыто,
Чья гармонь, где сын, где мать,
Где и кто лежит убитый,
И кому еще лежать.
И кому еще живому
По земле траву топтать,
И кого во век до дому
Не дождется чья-то мать…
Плясуны, за парой пара,
С места кинулися вдруг.
Засмеялись девки парням,
Завертелся тесный круг.
— Веселей нажмите, дамы!
— На носки не наступать!
И бежит шофер тот самый,
Опасаясь опоздать.
Растолкал, что с танца сбились,
Замешался тесный круг,
Крикнул так, что раступились:
— Дайте мне, а то помру!
И пошел, пошел работать,
Наступая и грозя,
Да как выдумает что-то,
Что и высказать нельзя.
Удивленные девчонки
Прижимаются к избе.
Прибаутки, поговорки
Сыпет под ноги себе.
Подает за штукой штуку:
— Эх, жаль, что нету стуку,
Эх, друг,
Кабы стук,
Кабы вдруг
Мощеный круг!
Кабы тапочки отбросить,
Подковаться на каблук,
Припечатать так, чтоб сразу
Каблуку тому каюк!
А гармонь ведет куда-то.
Далеко, легко зовет,
Нет, какой же вы, ребята,
Удивительный народ.
Хоть бы что ребятам этим,
Позабыт колхоз и стон,
Позабыто всё на свете —
Хоть бы что — гудит гармонь.
Я не то еще сказал бы, —
Про себя поберегу,
Я не так еще сыграл бы, —
Жаль, что лучше не могу.
Я забылся на минутку,
Заигрался на ходу,
А теперь другую шутку
Про иное заведу.
— Эх, играй, играй, гармошка,
Чтоб на зависть соловью,
Я колхозные частушки
Под гармошку вам спою.
Если б не было жены,
Не было бы тещи:
Если б не было колхоза,
Не ходил бы тощим.
Если б не было земли,
Не было бы неба,
Госпоставки отвезли
И сидим без хлеба.
Если б не было тюрьмы,
Если б не милиция,
Разговаривали б мы
С радостными лицами.
Скоро, скоро Троица,
Наш колхоз накроется…
Лопухом и лебедой —
Передохнем все весной.
Наш шофер за кучера —
Замучило горючее:
Запряг пару лошадей —
Погоняй, брат, поскорей.
Выйду в поле, в огород,
Помолюся за народ,

Еще от автора Владимир Иванович Юрасов
Враг народа

Искренний и реалистический роман о советском офицере в советской оккупационной зоне в побежденной Германии, который мучительно пытается разобраться в окружающей его жизни и вырваться из лап МГБ.


Рекомендуем почитать
Блатные сказочки

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Сталинщина как духовный феномен

Не научный анализ, а предвзятая вера в то, что советская власть есть продукт российского исторического развития и ничего больше, мешает исследователям усмотреть глубокий перелом, внесенный в Россию Октябрьским переворотом, и то сопротивление, на которое натолкнулась в ней коммунистическая идея…Между тем, как раз это сопротивление, этот конфликт между большевизмом и Россией есть, однако, совершенно очевидный факт. Усмотрение его есть, безусловно, необходимая методологическая предпосылка, а анализ его — важнейшая задача исследования…Безусловно, следует отказаться от тезиса, что деятельность Сталина имеет своей конечной целью добро…Необходимо обеспечить методологическую добросовестность и безупречность исследования.Анализ природы сталинизма с точки зрения его отношения к ценностям составляет методологический фундамент предлагаемого труда…


Серый - цвет надежды

«Все описанные в книге эпизоды действительно имели место. Мне остается только принести извинения перед многотысячными жертвами женских лагерей за те эпизоды, которые я забыла или не успела упомянуть, ограниченная объемом книги. И принести благодарность тем не упомянутым в книге людям, что помогли мне выжить, выйти на свободу, и тем самым — написать мое свидетельство.»Опубликовано на английском, французском, немецком, шведском, финском, датском, норвежском, итальянском, голландском и японском языках.


Русская судьба

Книга «Русская судьба: Записки члена НТС о Гражданской и Второй мировой войне.» впервые была издана издательством «Посев» в Нью-Йорке в 1989 году. Это мемуары Павла Васильевича Жадана (1901–1975), последнего Георгиевского кавалера (награжден за бои в Северной Таврии), эмигранта и активного члена НТС, отправившегося из эмиграции в Россию для создания «третьей силы» и «независимого свободного русского государства». НТС — Народно Трудовой Союз. Жадан вспоминает жизнь на хуторах Ставропольщины до революции, описывает события Гражданской войны, очевидцем которых он был, время немецкой оккупации в 1941-44 годах и жизнь русской эмиграции в Германии в послевоенные годы.


Антисоветский роман

Известный британский журналист Оуэн Мэтьюз — наполовину русский, и именно о своих русских корнях он написал эту книгу, ставшую мировым бестселлером и переведенную на 22 языка. Мэтьюз учился в Оксфорде, а после работал репортером в горячих точках — от Югославии до Ирака. Значительная часть его карьеры связана с Россией: он много писал о Чечне, работал в The Moscow Times, а ныне возглавляет московское бюро журнала Newsweek.Рассказывая о драматичной судьбе трех поколений своей семьи, Мэтьюз делает особый акцент на необыкновенной истории любви его родителей.


Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза

Книга принадлежит к числу тех крайне редких книг, которые, появившись, сразу же входят в сокровищницу политической мысли. Она нужна именно сегодня, благодаря своей актуальности и своим исключительным достоинствам. Её автор сам был номенклатурщиком, позже, после побега на Запад, описал, что у нас творилось в ЦК и в других органах власти: кому какие привилегии полагались, кто на чём ездил, как назначали и как снимали с должности. Прежде всего, книга ясно и логично построена. Шаг за шагом она ведет читателя по разным частям советской системы, не теряя из виду систему в целом.