Василий Теркин после войны - [10]

Шрифт
Интервал

Жалят, чтоб не отдохнули,
Чтоб уборки срок сорвать.
Расчесал, а утром — ранки,
А к обеду — разнесло!
Не иначе, братцы, янки
Это выдумали зло.
Комара еще пристукнешь,
Иль залезешь под снопы.
Ну, а дома? — В хату вступишь,
А со всех сторон клопы!
Мухи жалят днем, нет спасу,
Тараканы, блохи, вошь!
Ведь в Америке заразы
Этой столько не найдешь.
Это как понять? Смотрите,
То не муха, то не клоп,
Это агент Уолл-Стрита
Загоняет, братцы, в гроб!
Не читали в «Правде» разве,
Что в Америке пятьсот
Фабрик выстроили разных
И еще гигант-завод?
Сто по выделке мушиной,
Сто по выделке блошиной,
Триста делают клопов,
Тараканов, комаров,
А завод еще скорей
Заготавливает вшей.
И всё выделки машинной,
Заграничной, на все сто!
Если «Правда», то чин-чином
Разузнали как и что.
Хохот катится по стану:
— Ну, и Тёркин!
— Врёт, как ест!
— Я причем здесь? Врать не стану:
«Правда» пишет — вот те крест.
— Там напишут, только слушай…
— Вот бумага не трава —
Для махорки нету лучшей…
— Ай да Тёркин! Оторвал!
Хорошо в степи, не тесно,
Все свои, на всё наплюй.
— А кому из вас известно,
Что такое сабантуй?
— Сабантуй — какой-то праздник?
Или что там — сабантуй?
— Сабантуй бывает разный,
А не знаешь — не толкуй.
Вот когда берут корову,
Лошадь, землю и когда
Начинаешь в хлеб полову
Досыпать, то не беда:
Жив остался — не бунтуй,
Это малый сабантуй.
Привыкай, забудь о грусти,
Раз колхозник — в ус не дуй,
Хуже, брат, когда припустит
Укрупненный сабантуй.
Тот проймет тебя поглубже, —
Укрупнен, но не бунтуй,
Потому, пойми, голубчик,
Это средний сабантуй.
Сабантуй — тебе наука,
Привыкай, терпи, лютуй,
Но совсем иная штука
Это — главный сабантуй.
Тёркин смолкнул на минутку,
Чтоб прочистить мундштучок,
Словно исподволь кому-то
Подмигнул: держись, браток…
— Раз проснешься ты во мраке,
Глянул — в пот тебя и дрожь:
Вышки, проволка, бараки —
Лагерь!
— Ну, брат, это врешь…
— Ас чего мне врать? Мне враки
Не к лицу, и не толкуй…
Лагерь, проволка, бараки,
А порядок, как в полку!
День — с «подъема» по команде,
Строем к завтраку, потом
Строем в поле по-бригадно,
И в работе и во всём.
Если что не так ты сделал,
Отлучился или воз
Завернул к куме за делом —
Сразу суд и в штраф-колхоз.
Если ты женат и надо
Срочно жинку повидать,
То и тут нужна команда,
А команду долго ждать.
Сабантуй тот главный, словом,
Весь в команде — сверху вниз,
Он другим зовется словом,
Иностранным: коммунизм.
Повторить согласен снова:
Что не знаешь — не толкуй,
Сабантуй — одно лишь слово —
Сабантуй, но сабантуй
Может так тебя ударить —
Срежет начисто башку.
Вот у нас один был парень…
Дайте, что ли, табачку…
Ночь глуха, костер дымится,
Приумолкли у костра.
— Что ж, братва, давай стелиться…
— Хватит страхов, спать пора…
И к снопу припав лицом,
На пригретом взгорке,
Не горюя ни о чём,
Лег Василий Тёркин.
И приник к земле родной,
Одолен истомой,
И лежит он, мой герой,
Спит себе, как дома.
Спит, забыв о трудном лете,
Сон, забота, не бунтуй,
Может завтра на рассвете
Будет новый сабантуй.
Зги не видно. Ночь вокруг.
Кто не спит — взгрустнется,
Только вспомнит что-то вдруг,
Вспомнит — усмехнется.
Ничего, что сон пропал,
Случай дал отраду:
— Хорошо, что он попал,
Тёркин, к нам в бригаду!

ТЁРКИН НА СТРОИТЕЛЬСТВЕ КАНАЛА ВОЛГА-ДОН

Казака донского хата
Переделана в барак,
Со строительства ребята
Разместились кое-как.
Понагнали из колхозов,
С разных мест и областей…
За лопатой от морозов
Промерзают до костей.
Чья здесь печка, чья здесь хата? —
На дрова распилен хлев,
Кто назябся — дело свято —
Тому надо обогрев.
Где казак — хозяин хаты?
Кто же нынче разберет.
Грейся, радуйся, ребята,
Сборный, смешанный народ!
Нары, грязная солома,
Задремалось, так ложись,
Жизнь советская знакома:
Жизни нет, но всё же жизнь.
Тот сидит, разувши ногу,
Приподняв, глядит на свет,
Всю прощупывает строго, —
Отморозил или нет?
Телогрейку сняв без страху,
Высоко задрав рубаху,
Прямо в печку хочет влезть..
— Не один ты, братец, здесь.
— Отслонитесь, хлопцы…
— Стой-ка!
— Вот те сталинская стройка!
— Будто фронт войны какой…
Воевал, а нынче строй…
— Власть народом не скупится.
— Всё же с фронтом не сравниться..
— Тот порядочек, ребятки…
— А ты думал. Вот чудак!..
— Лучше нет — чайку в достатке,
Хмель, он греет, да не так…
— Это чья же установка
Греться чаем? Вот и врешь…
— Дело знаешь, в обстановке…
— А еще кулеш хорош…
Опрокинутый истомой,
Тёркин дремлет на спине,
От беседы в стороне.
Дело ясное — не дома,
И не то, чтоб на войне.
— Пацанам и то известно:
Раз советский человек,
Значит строй! Отсюда — тесно,
Человеку нету места:
Стройка — всё: жена, невеста,
Дом родной на весь твой век.
А кого ты там оставил:
Мать, жену, семью, детей —
Это знает, братцы, Сталин, —
Стройки строй, а жить не смей.
— Что с того, что жить ты хочешь,
Что с того, что — человек?
— Власть, она сильна…
— Не очень!
— Не хватает силы рек…
— Помню — полк наш инженерный
Днепрострой рвал в сорок первом…
— Так всю жизнь: то строй, то рой,
Потом рви и снова строй.
Разговоры. Дым махорки.
Рассужденья. Мысли вслух.
— Где-то наш Василий Тёркин? —
Это слышит Тёркин вдруг.
Привстает, шурша соломой,
Что там дальше — подстеречь.
Никому он не знакомый,
А о нем как будто речь.
Но сквозь шум и гам веселый,
Что кипел вокруг огня,
Вдруг он слышит новый голос:
— Это кто там про меня?
— Про тебя?

Еще от автора Владимир Иванович Юрасов
Враг народа

Искренний и реалистический роман о советском офицере в советской оккупационной зоне в побежденной Германии, который мучительно пытается разобраться в окружающей его жизни и вырваться из лап МГБ.


Рекомендуем почитать
Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза

Книга принадлежит к числу тех крайне редких книг, которые, появившись, сразу же входят в сокровищницу политической мысли. Она нужна именно сегодня, благодаря своей актуальности и своим исключительным достоинствам. Её автор сам был номенклатурщиком, позже, после побега на Запад, описал, что у нас творилось в ЦК и в других органах власти: кому какие привилегии полагались, кто на чём ездил, как назначали и как снимали с должности. Прежде всего, книга ясно и логично построена. Шаг за шагом она ведет читателя по разным частям советской системы, не теряя из виду систему в целом.


Сталинщина как духовный феномен

Не научный анализ, а предвзятая вера в то, что советская власть есть продукт российского исторического развития и ничего больше, мешает исследователям усмотреть глубокий перелом, внесенный в Россию Октябрьским переворотом, и то сопротивление, на которое натолкнулась в ней коммунистическая идея…Между тем, как раз это сопротивление, этот конфликт между большевизмом и Россией есть, однако, совершенно очевидный факт. Усмотрение его есть, безусловно, необходимая методологическая предпосылка, а анализ его — важнейшая задача исследования…Безусловно, следует отказаться от тезиса, что деятельность Сталина имеет своей конечной целью добро…Необходимо обеспечить методологическую добросовестность и безупречность исследования.Анализ природы сталинизма с точки зрения его отношения к ценностям составляет методологический фундамент предлагаемого труда…


Серый - цвет надежды

«Все описанные в книге эпизоды действительно имели место. Мне остается только принести извинения перед многотысячными жертвами женских лагерей за те эпизоды, которые я забыла или не успела упомянуть, ограниченная объемом книги. И принести благодарность тем не упомянутым в книге людям, что помогли мне выжить, выйти на свободу, и тем самым — написать мое свидетельство.»Опубликовано на английском, французском, немецком, шведском, финском, датском, норвежском, итальянском, голландском и японском языках.


Русская судьба

Книга «Русская судьба: Записки члена НТС о Гражданской и Второй мировой войне.» впервые была издана издательством «Посев» в Нью-Йорке в 1989 году. Это мемуары Павла Васильевича Жадана (1901–1975), последнего Георгиевского кавалера (награжден за бои в Северной Таврии), эмигранта и активного члена НТС, отправившегося из эмиграции в Россию для создания «третьей силы» и «независимого свободного русского государства». НТС — Народно Трудовой Союз. Жадан вспоминает жизнь на хуторах Ставропольщины до революции, описывает события Гражданской войны, очевидцем которых он был, время немецкой оккупации в 1941-44 годах и жизнь русской эмиграции в Германии в послевоенные годы.


Антисоветский роман

Известный британский журналист Оуэн Мэтьюз — наполовину русский, и именно о своих русских корнях он написал эту книгу, ставшую мировым бестселлером и переведенную на 22 языка. Мэтьюз учился в Оксфорде, а после работал репортером в горячих точках — от Югославии до Ирака. Значительная часть его карьеры связана с Россией: он много писал о Чечне, работал в The Moscow Times, а ныне возглавляет московское бюро журнала Newsweek.Рассказывая о драматичной судьбе трех поколений своей семьи, Мэтьюз делает особый акцент на необыкновенной истории любви его родителей.


На советской службе

…я счел своим долгом рассказать, каково в действительности положение «спеца», каковы те камни преткновения, кои делают плодотворную работу «спеца» при «советских условиях» фактически невозможною, кои убивают энергию и порыв к работе даже у самых лояльных специалистов, готовых служить России во что бы то ни стало, готовых искренно примириться с существующим строем, готовых закрывать глаза на ту атмосферу невежества и тупоумия, угроз и издевательства, подозрительности и слежки, самодурства и халатности, которая их окружает и с которою им приходится ежедневно и безнадежно бороться.Живой отклик, который моя книга нашла в германской, английской и в зарубежной русской прессе, побуждает меня издать эту книгу и на русском языке, хотя для русского читателя, вероятно, многое в ней и окажется известным.Я в этой книге не намерен ни преподносить научного труда, ни делать какие-либо разоблачения или сообщать сенсационные сведения.