Василий I. Книга вторая - [15]

Владимир Андреевич, малиново-красный, окутанный паром, побежал на двор столь по-молодому, что немыслимо было представить, что он уж четвертый десяток лет доживает и что только что был разбит недугом. С видимым удовольствием купался он в высоком пушистом сугробе снега, вскрикивая и взлягивая, как третьяк… Ну и здоров дядя! Василий чувствовал себя обманутым, но не сердился, даже и еще большим уважением к Владимиру Андреевичу проникся. Удивился снова, как это можно верстаться с ним обидами: лучистые глаза, милая улыбка, короткие и по-детски вьющиеся волосы, и сам, как ребенок, весел, непосредствен…

13

Межкняжескую договорную грамоту решили составить в Москве, а при совершении крестного целования обратиться к посредничеству игумена Федора.

Когда шли после банной услады, Василий обронил:

— А если я найду себе Муром, Тарусу, Городец, другие какие места, не будешь ли ты опять обижаться на свой жеребий?

Владимир Андреевич не мог не догадываться о притязаниях великого князя на Нижний Новгород, понимал, что не случайно тот надумал найти города, принадлежащие Борису Константиновичу и его удельным князьям, но виду не подал, ответил в согласии:

— Все, что примыслишь себе, все — твое, но я не участвую в твоих издержках.

— Вестимо… Как и то вестимо же, что из огородников[10] да мастеров, коих мы, князья, себе вымем и кои перейдут к нам как тяглые люди под нашу руку, мне, князю великому с братьями, два жеребья, а тебе одну треть…

— Зело крепко усвоил ты отцовские повадки? — такими словами высказал свое согласие Владимир Андреевич и счел нужным добавить: — Ни крестьян, ни холопов не закреплять за собой.

— Вестимо, вестимо! — Василий рад был, что примирение происходит не только по-человечески согласно, но и с державной радетельностью.

В покоях отца Федора, куда зашли пахнувшие баней и распаренным веником Василий и Владимир Андреевич, весь левый угол уставлен богато украшенным иконостасом в три тябла. Под нижним поставцом висят парчовые, золотом шитые и жемчугом низанные пелены. Перед иконами — негасимые лампады, внизу на аналое — священные книги в серебряных окладах, золотой крест с распятием. Богатый киот у отца Федора, но это и вое его богатство. Пол перед аналоем истерт: много тысяч поклонов отбито, бессчетное число теплых молитв пролито к Господу, к Богородице, ко святым апостолам…

— Ты, великий князь, ты — царь, а мне, князю удельному, ты — отец! — Бледно-серые, влажные, словно бы слезящиеся, глаза Владимира Андреевича смотрели открыто, в словах его была приятная уверенность и спокойствие, внушавшие доверие и уважение. И Василий ответил примиряюще:

— То царство временное, а в царстве вечном будем мы с тобой братьями равными.

Несмотря, однако, на столь благодушное начало разговора, не обошлось до того, как поцеловали они крест, и без пререканий и взаимных огорчений. Василий выговорил себе право посылать дядю в поход; и тот должен садиться на коня без ослушания, но при этом пояснил:

— Если я сам сяду в осаде в Москве, а тебя пошлю из города, то ты должен оставить при мне свою княгиню, своих детей и своих бояр.

— Это что же, Василий Дмитриевич, не доверяешь ты мне?

— Как можно! Нет, просто хочу я, чтобы никогда не повторилось прискорбное разорение, какое через два года после славных побед Куликова свершилось.

Серпуховской согласно кивнул головой:

— Мудро, зело мудро мыслишь! — И добавил: — А если же меня оставишь в Москве, а сам поедешь прочь, то оставишь при мне свою мать, своих братьев младших и бояр.

Василий не мог не согласиться с этим, а про себя опять подумал: «Да, такого волка-пса обязательно выгалкнешь… Напророчил юродивый. Но только, дорогой дядя, это еще не все…» И Василий последнее жесткое условие поставил:

— В случае если призовет меня Господь до времени в царство вечное, великим князем должен ты признать будущего сына моего, его будешь считать отцом своим. И если будет сын мой на моем месте и сядет на коня, то и тебе с ним вместе садиться на коня. Если же сын, мой сам не сядет на коня, то можешь ты тоже не садиться, но послать детей своих, им непременно садиться на коня без ослушания… А на сем на всем, князь Владимир Андреевич, целуй ко мне крест, к великому князю, целуй вправду, без всякой хитрости.

— Мал крест, но сила его велика, — произнес отец Федор, подкашивая взгляд на Владимира Андреевича. Видя, что тот медлит, продолжал: — Если смерть Господа нашего Исуса Христа есть искупление всех, если смертью его разрушается средостение преграды и совершается призвание народов, то как бы он призвал нас, если бы не был распят? Ибо на одном кресте претерпевается смерть с распростертыми руками. И потому Господу нужно было претерпеть смерть такого рода, распростереть руки свои, чтобы одной рукой привлечь древний народ, а другой — язычников, и обоих собрать воедино. Ибо сам он, показывая, какой смертью искупит всех, предсказал: «И когда Я вознесен буду от земли, всех привлеку к себе!» Как четыре конца креста связываются и соединяются в центре, так Божией силой содержится и высота, и глубина, и долгота, и широта, то есть вся видимая и невидимая тварь.