Василий I. Книга вторая - [141]

Потомки великих мастеров цену себе знали, повели себя сразу же очень важно.

— Ставить будем храм или создавать? — спросил один из прибывших, старший по возрасту и, очевидно, главный.

Евдокия Дмитриевна спокойно, но вразумительно ответила:

— Я звала здателей — зодчих, умеющих создавать здания, а деревянные церкви ставить у нас многие горазды.

Здатели намеревались закабалиться на три лета, получая в год по тысяче гривен серебром. Евдокия Дмитриевна на денежный их запрос не стала возражать, но вот срок строительства ее не устроил, она желала бы закончить все в два лета. Сказала, что московские каменщики уже выполнили работы по ломке, грубой околке и доставке белого камня, уже обжигается известняк, гасится известь, готовится раствор, отрыт и уже засыпается котлован, кладется бутовый фундамент, устраиваются леса и кружала. Здатели, однако, продолжали набивать себе цену и, узнав, какого размера и высоты храм хочет иметь великая княгиня, начали сетовать, что уж очень тяжело будет наверх камень таскать. Однако и тут Евдокия Дмитриевна нашлась с ответом:

— Умелые здатели каменья вверх не носят, но сотворят колесо и возвлекают все тяжелое ужищем… И вверху цепляют малые колесики, еже плотники зовут векшею. А как у немецких мастеров они прозываются?

Здатели замялись, не умея ответить, а присутствовавший при этом разговоре Феофан Грек, который обещал Евдокии Дмитриевне не только иконы для храма написать, но и стены изнутри украсить, спросил разочарованно:

— Зачэм нэмэц?! Пыл я у нэмэц в храме, пыл… Службу творят хорошо, но красоты не увидел никакой. Люччий мастер — свой, русич. — Феофан по-прежнему калечил русские слова, особенно если был возбужден. Успокоившись, говорил уже и рассудительнее, и чище, без сильного акцента. — Я видел Покров на Нэрли, зрел Дмитровский собор во Владимире. Нэт ничего лючче ни в каких странах.

— Конечно, — согласно молвила великая княгиня, — только на русской земле такая красота могла возникнуть, в этих храмах — сама душа нашего народа.

— Вэрно, вэрно! Я молился на храм, что на берегу рэчки Нэрл. Нэт, нэ скажу, что храм этот болше константинопольской Софии или римского Павла, нэт… Но никогда и нигде нэ переживал я такого волнения. Я опустился на колени, чувствовал, что весенняя земля мокра и холодна, но нэ мог отвести зраков своих… Церква та ровно бы и нэ руками человека сотворена, стройность и ясность божественные[109].

И тут пришлые зодчие со смущением признались, что никакие они не немцы, а выдавали себя за таковых из боязни, что великая княгиня не возьмет их. Оказалось, что прапрадед одного из них работал с мастером Аввакумом в Юрьеве-Польском на Георгиевском соборе, по точному подобию которого через сто лет построен был в Москве Успенский собор, а дальний предок другого — мастер каменной хитрости Авдий резал камень для церкви в Холме. Им, как и Феофану Греку, как и великой княгине, были известны и дороги великие образцы русского зодчества, однако не до Дмитровского. собора, не до Софии киевской или новгородской было сейчас, иные времена переживала Русь, иные и цели были у нее. Повсюду ставились одноглавые четырехстолпные или шестистолпные храмы, стоявшие прочно на своих кубах, словно бы вросшие в землю. Ни лестничных башен, ни галерей, ни полосатой, декоративной кладки. Главное — внушительность облика и непроницаемость стен. Завершал облик храма-твердыни купол, похожий на шелом богатыря.

Суждено было и этому храму Рождества Богородицы стать одноглавой четырехстолпной крестовокупольной церковью. Окна в виде щелей, словно крепостные бойницы, однако же на западной стене пробиты были оконца и круглые, словно розетки о восьми лепестках. А кроме того, сумели мастера кое-где не только излюбленное русское узорочье подвести, но так сделать, что весь облик храма обрел некую стройность и законченность, с какой бы стороны на него ни смотреть.

Феофан Грек долго осматривал находившееся еще в лесах и кружалах здание храма, отметил, что, хоть и грузно оно, приземисто, видна в нем красота силы, красота могучей простоты. И обронил будто бы про себя, но так, чтобы слышали зодчие:

— Нет, не от немца это здательство…

Мастера дружно подтвердили его слова и, высказывая давнюю, видно, обиду отцов своих и дедов, рассказали, что немецкие каменотесы, называвшие себя «вольными каменщиками», в сугубом секрете держали свое искусство, ни записей никаких не делали, ни изустно ничего не растолковывали, а между собой сообщались какими-то тайными знаками.

Евдокия Дмитриевна поначалу собиралась украсить новую церковь одними только иконами. Любила она до слез эти образы сияющей красоты: сколь много бессонных ночей провела она в своей трудной жизни государыни и жены, а затем матерой вдовы перед одиноким дивно расписанным ковчегом иконы, которая властно приковывала к себе ее взгляд, просветляла и обнадеживала неслышными посулами, утешала и укрепляла духом. Но не только одной этой своей сердечной привязанностью к иконам руководствовалась она: обходиться лишь иконами уже стало привычным на Руси, где каждые девять из десяти церквей были деревянными, а стало быть, делали невозможной живопись по свежей, сырой штукатурке. Но каменный храм Рождества Богородицы можно было украсить и фресками — если уж не драгоценной мусией, то хоть стойкими красками изобразить на стенах и сводах деяния святых, лики ангелов, мучеников, иерархов.