Василий I. Книга первая - [145]

Трава с удивительной точностью угадал ход мыслей великого князя:

— Знаю, что славный Микула Вельяминов тебе дважды сродник, знаю… Голову свою сам кладу на плаху… — Теперь говорил Трава голосом приглушенным, со скорбью и жалостью к своей судьбе, казалось, что боярин сейчас снова бухнется на пол, но тот еще шире плечи расправил, укрепился на ногах, а руки — нет, ручищи! — сжал в кулаки под густой черной, с серебряными нитями бородой; Василий снова удивился своей ошибке, приняв попервоначалу Траву за тщедушного, мозглявого мужичишку. Не знал он, чего стоит боярину стоять перед ним вот так, смело и будто бы даже вызывающе: при каждом взгляде или вопросе великого князя жуткий холод проникал в сердце Травы, и дух так захватывало, будто бы он подходил к краю пропасти, ему легче было бы пасть на колени, но страх сковал его, говорил он, сам не слыша своих слов: — Славной смертью погиб Микула, унес в могилу тайну ту… И не зная, что она и мне тоже ведома…

Василий еще острее почувствовал всю нешуточность разговора, не сомневался уж, что услышит какую-то ужасную новость, невольно попытался оттянуть докончание:

— А кроме тебя кому еще?

Боярин по-прежнему стоял столбом, вперясь в великого князя своими зелеными, расширившимися от страха глазами, но отвечал прямо и неуклончиво;

— Еще ведомо это Свиблу, а больше никому во всем свете Божьем.

Не оценив в полной мере важность новости, а лишь испытав легкую досаду оттого, что второй раз на дню недобро поминается ближний боярин отца, Василий спросил с напускным безразличием:

— Откуда же Федор Андреевич проведал, от тебя?

— Истинно, истинно! И как проницаешь ты, государь?.. Вот и говорю, что предстоит тебе…

— Зачем же ты сугубую тайну другому выказывал?

— На расспросе, по принуждению. Федор Андреевич засадил меня в поруб, глубокий, с крысами. А я ничего не боюсь, только крыс вострозубых…

— Довольно! Где сугубая тайна?

Боярин облегченно вздохнул, переступил с ноги на ногу — видно, все же готовился к этой решающей минуте и больше всего страшился именно ее, — стал отвечать скороговоркой, словно опасаясь, что великий князь перебьет его, прогонит вон:

— В Коломне батюшка твой, Дмитрий Иванович, царство ему небесное, свадьбу играл. Был он тогда молодше, чем ты сейчас… А Евдокия Дмитриевна, матушка твоя, и вовсе юной отроковицей. Оба были неприглядчивыми, доверчивыми. Вельми неприглядчивыми, вельми доверчивыми, и оттого отважился скорыстничать ближник Дмитрия Ивановича, тысяцкий его… Он все свадебные подарки новобрачным собирал для сохранения… И вот польстился на дорогой пояс, который подарил Дмитрию Ивановичу его тесть Дмитрий Константинович нижегородский и суздальский: нашел Вельяминов в своем ларе пояс, похожий и тоже не надеванный, только утлый, малоценный, и подсунул его вместо дареного в великокняжескую скарбницу. Дмитрий Иванович не успел подарок-то рассмотреть, а потому и не заподозрил мошенства. А тысяцкий же, Вельяминов Василий Васильевич…

При этих словах Василий, который сидел откинувшись на высокую спинку кресла, резко подался вперед и взмахнул рукой так, будто вознамерился заткнуть боярину рот. Сдерживая гнев, спросил угрожающе:

— И не боишься за дерзость свою попасть в поруб… с крысами?

Трава преданно и безобманно таращил свои зеленые глаза, отвечал надтреснутым, кажется, даже и ослезившимся голосом, всячески желая уверить великого князя в своем полном прямодушии:

— Я боялся много лет, все хотел, да робел перед Дмитрием Ивановичем открыться, неверия и гнева его страшился. И тебя, государь, ой как боюсь, одначе вот бросился очертя голову, должен ты быть правителем всезнающим…

— Лжу мне знать не надобно!

— Нет, то не лжа! Я ведь, государь, не с ветра говорю, а точно знаю от самого Ивана…

— Мало ли кто наязычит поганым языком! За Иваном и ниспоследуешь на лобное место, коли поклеп на Вельяминова возвел.

Василий сказал это с нужной строгостью, однако не думая об исполнении угрозы, а из безотчетного желания как-то оградиться от ужасной тайны, смутно надеясь, что Трава сам опровергнет себя.

Но тот продолжал неостановимо, хотя начал и еще больше трусить, нежели прежде, что явно отразилось на помутневшем лице его:

— Подарил Василий Васильевич тот пояс своему сыну Микуле, когда тот женился на другой дочери Дмитрия Константиновича, на родной сестре твоей матери, а Ивану обидно стало, он ведь старшим был. Потому и открылся передо мной.

Василий пережил минутное облегчение, подумав, что на том и конец сугубой тайне: пал Микула Вельяминов геройской смертью. Искупил вину и брата своею Ивана, и отца, если даже и был Василий Васильевич в самом деле виновен. Но тут же ожгла другая догадка: а вдруг этот Трава скажет сейчас, что этот пояс хранится у вдовы Микулы — родной тетки Василия, у Марии Дмитриевны?

Трава сказал иное:

— Микула пояс этот зятю своему отказал, Ивану Всеволжскому.

— Значит, у него теперь этот пояс?

— Этого не вем.

— А в сохранности ли он?

— Тоже не вем, но, если повелишь, сведаю, хотя препон и помешек этому много может отыскаться.

Василий раздумывал: «Как бы отец на моем месте поступил?»

— Не считаешь ли ты, что Микула Васильевич знал о подлоге?