Василий Гроссман в зеркале литературных интриг - [50]

По Сарнову – почти то же самое. Верностью традициям русской литературы Гроссман от большинства советских писателей разительно отличался, а еще был по-еврейски упрям, не уступая цензуре свое право на гуманизм и, разумеется, искренность.

Но концепция, предложенная критиком, не ближе к реальности, чем созданная мемуаристом. Она тоже публицистична, сконструирована умозрительно, вопреки опубликованным документам. В совокупности обе – своего рода зеркало давней полемики.

Гроссман же был советским писателем. Таковым и считался на родине.

Имеется в виду не оценка, но определение статуса – вполне официального. Полученного как результат вступления в Союз советских писателей. Состоявшие в этой организации считались элитой.

Вот почему важно установить, в силу каких причин Гроссман не просто стал писателем, но и официально получил такой статус в СССР. Необходимо выяснить, чем заслужил право войти в элитарное литературное сообщество.

Часть II. От Москвы до Москвы

Проекция биографии

Летом 1929 года закончилась преддипломная заводская практика Гроссмана. Затем он уехал в Донбасс, где по «разверстке» должен был работать не менее трех лет.

Сведений об этом периоде мало. Официальные источники – главным образом анкеты и автобиографии, хранящиеся в гроссмановском личном деле, которое формировалось сотрудниками администрации ССП.

Эпистолярных источников тоже немного. Отец жил неподалеку, переписывались редко – только в командировках и отпусках. Почти нет сведений в сохранившихся письмах, адресованных матери. Конечно, появились тогда новые друзья, но они – в силу разных причин – не опубликовали мемуары.

Принято считать, что этот период характеризуется в рассказе «Фосфор». Впервые он по рукописи опубликован в сборнике, что выпустило московское издательство к двадцатипятилетней годовщине смерти Гроссмана[121].

Согласно датировке, задуман рассказ в конце 1950-х годов. Его связь с биографией автора акцентирована первой же фразой: «Тридцать лет тому назад, окончив университет, я уехал работать в Донбасс».

Почему «уехал» – не объяснено. Ясно только, что не по собственной воле. Однако соотечественникам не требовался комментарий. Далее же сообщается: «Я получил назначение химика в газоаналитическую лабораторию на самой глубокой и жаркой шахте Донбасса – Смолянка-11».

Сведения о работе Гроссмана в Донбассе были не раз опубликованы критиками. Потому многие читатели-современники знали, что писательской карьере предшествовала инженерская.

Конечно, в шахте любая работа опасна. Ну а Смолянка-11, по словам повествователя, и вовсе «пользовалась плохой известностью – на ней происходили внезапные выделения рудничного газа и пыли, нечто вроде подземных цунами».

Такие «цунами» обычно засыпают подземные выработки тоннами породы, и тогда спасение шахтеров становится почти неразрешимой задачей. Однако повествователя риск манит: «Романтика захватила меня – самая глубокая, самая опасная, самая газовая шахта в СССР. Меня покорила поэзия Донбасса – потоки лампочек, прочерчивающие пунктиром ночные степные дорожки, протяжный вой сирен среди тумана, черные терриконы, угрюмое зарево над металлургическим заводом».

И все же он испытывает чувство одиночества. Не избавляют от этого даже «две великие силы – романтика и поэзия».

Кстати, гроссмановские письма свидетельствуют, что в университетские годы чувство одиночества стало привычным, окружающие не вызывали интереса. Повествователь же к такому не привык: мучит тоска «по Москве, по московским друзьям, которых я очень любил».

В столице и сложилась дружеская компания «вузовцев» – математик, геолог, музыкант и т. д. Собирались, как правило, по субботам, «были разные – и характером, и специальностью, и судьбой, и надеждами. Но имелось нечто объединяющее – фосфор, соль!».

Терминология эзотерическая. «Фосфор, соль» – свет и знание. Талант. А еще объединял друзей интерес к науке, искусству, политике: «Мы спорили, много читали, пили пиво и водку, бродили ночами по бульварам, купались в Москве-реке под Воробьевыми горами».

Себя повествователь характеризует кратко. Причем с иронией: «Я был химиком, но химия не тешила мою душу».

Эту же проблему Гроссман обсуждал и с отцом в университетскую пору. А герой рассказа сообщает, что его друзья – «забубенные веселые студенты, спорщики, матерщинники, выпивохи стали впоследствии знаменитыми людьми…».

Героя тоже, по его словам, не подвел «фосфор». О чем сказано опять с иронией: «Стал в конце концов известен и я, не как химик, к сожалению».

Но известность впереди. А пока что «ушли в прошлое университетские лаборатории, ночные прогулки, студенческие споры, веселые и умные субботы, огни вечерней Москвы и та хмельная и светлая легкость, которая вдруг, неожиданно, то темным осенним утром, то холодной январской ночью заполнит тебя всего ощущением самого высшего счастья – бессмысленного и беспричинного».

Обстановка изменилась. Настроение тоже: «Друзья мои остались в Москве, а я жил в шахтерском поселке, месил ногами липучую грязь…».

Москва для повествователя была привычной и комфортной средой, Донбасс – агрессивной, враждебной. Даже шел «по недоброй земле; а осеннее небо было таким тяжелым, холодным, что, поднявшись в клети после долгих часов, проведенных в шахте, я не радовался воздуху поверхности. Я очень, очень тосковал. У меня не только болели зубы, и не только мучило меня одиночество. В душе моей стояла смута. Юношей я решил освободить внутриатомную энергию, а еще раньше, мальчишкой, мне хотелось создать в реторте живой белок. Не сбылось».