Василий Гроссман в зеркале литературных интриг - [113]

Уместный вопрос. И ответ Гроссмана вполне логичен: «Из-за отсутствия квартиры».

Следующий вопрос тоже вроде бы уместен. Адрес родственников осужденного и арестованной надлежало установить формально: «А сейчас где дети?»

Вероятно, следователь знал, где они находятся. И Гроссман ответил кратко: «Живут у меня».

Уточнять нужды не было. Адрес ранее указал и при заполнении анкеты, и когда отвечал на вопрос о новой прописке. Следователь же спросил о сроках и причине смены жилья: «Вам дали новую квартиру и Вы их поместили в новую»?

О новом жилье следователь уже знал. И Гроссман вновь лишь подтвердил: «Я их взял в полученную мною в сентябре м-це квартиру. Сегодня взял удостоверение № 35 от 28/II-38 г. об оформлении опеки».

Тут выясняются два весьма интересных обстоятельства. Во-первых, об аресте «перевальцев» знало руководство ССП, но и статус Гроссмана был повышен, и новое жилье предоставлено. А во-вторых, опека меньше чем за три недели оформлена.

Чтобы у себя оставить сыновей Губера, нужно было официально стать их опекуном, подготовить соответствующие документы. Согласно оперативному приказу, Гроссман имел вроде бы право: «В том случае, если оставшихся сирот пожелают взять другие родственники (не репрессируемые) на свое полное иждивение, – этому не препятствовать».

Но тут и возникли осложнения. Гроссман – не родственник детей Губер. Их родственницей была сестра жены. Чтобы стать опекуном, требовалось получить ее согласие. Да и потом надлежало дождаться официального решения относительно установленной опеки. На это обычно месяцы уходили.

Гроссман оформил документы в рекордный срок. Тут не обошлось без помощи влиятельных знакомых. Надо полагать, Вихничу это было известно, и следующий вопрос опять к формальностям относился: «Когда Вы подавали в Моссовет ходатайство о жилплощади, Вы упоминали о детях?»

Вопрос о предоставлении жилья обычно решался в Московском городском Совете – после того, как поступало ходатайство из ССП. Надлежало при этом обосновать, на каком основании Гроссман получил не одну, а две комнаты. Ответ был Вихничу известен, так что допрашиваемый опять лишь уточнил: «Да, я их учитывал в составе моей семьи».

Следующий вопрос соотносился с причиной, в силу которой Гроссман передавал деньги бывшему «перевальцу». Имелось в виду, что ранее тот сам обеспечивал детей: «Когда Губер остался без работы – когда его сняли с работы в “Красной нови”?»

Вихнич это и сам знал – из протоколов допросов Губера и его бывшей жены. Так что Гроссман лишь подтвердил: «Он снят с работы в “Красной нови” осенью 1936 года».

Аресты литераторов, которым Горький покровительствовал, начались черезнесколько месяцев после его смерти, и редактор «Красной нови» поспешил избавиться от «перевальца» – возможный арест компрометировал бы редакцию. Предусмотрительным оказался руководитель журнала. Ну а Губер – безработным. Вот Гроссман и счел нужным помочь ему. Кстати, две с половиной тысячи – сумма значительная, почти вдвое превышавшая годовой оклад жалованья редакционного сотрудника.

У следователя других вопросов не было. Оставалось лишь заверить протокол, что Гроссман и сделал: «Записано с моих слов верно, мною лично прочитано, в чем и расписываюсь».

Вихнич обозначил, что и к вызванному на допрос возможны претензии. Так, нарушил режим оформления прописки, а главное, деньги «врагу народа» передал. Не то чтобы вовсе ни в чем не виноват. Следователь ГУГБ действовал осмотрительно.

Но особенно странной – в контексте материалов следствия – выглядит дата вызова Гроссмана на допрос. Второй муж обвиняемой допрошен уже после того, как дело передано «судебным органам». Явное нарушение процедуры.

26 марта ГУГБ принято было постановление, согласно которому следовало «дело № 17316 по обвинению ГУБЕР Ольги Михайловны, 1900 года рождения, уроженка города Сочи, беспартийная, нигде не работала, русская гр[аждан]ка СССР производством прекратить, освободив ГУБЕРА (sic! – Ю. Б.-Ю., Д. Ф.) Ольгу Михайловну из-под стражи».

Основания были описаны невнятно. В документе указывалось, что обвинения постольку сняты, поскольку Губер вышла за Гроссмана замуж в мае 1936 года. Но если следователь знал о том раньше, непонятно, почему же он сначала передал дело «в судебные органы», а далее вызвал на допрос второго мужа и почти через месяц вдруг изменил прежнее свое мнение о виновности.

1 апреля начальнику Бутырской тюрьмы направлен был специальный документ, предписывавший немедленно освободить Губер. Соответственно, выдать отобранные при аресте вещи и – «справку об освобождении».

Таким образом, Губер находилась под стражей не «около года», как утверждал Липкин, а менее двух месяцев. Разница существенная.

Сын арестованной в книге воспоминаний утверждает, что после ареста матери ее второй муж не только отправил письмо наркому внутренних дел, но и во многие другие инстанции обращался. В частности, к М. И. Калинину, тогда возглавлявшему Президиум Верховного Совета СССР. Потому и «произошло чудо – маму выпустили».

Документов, подтверждающих обращения в различные инстанции, нет. А письмо Ежову в деле сохранилось. Цитируют его и Гаррарды