Ваша честь - [96]

А неподалеку от Игуалады леденящий до мозга костей северный ветер смешался с мелкими каплями дождя; они впивались в кожу всадника и лошади, как острые иглы. Нандо Сортс в отчаянии выругался.

Дон Рафель провел спокойное утро в Аудиенсии. Но в глубине души ему было очень тревожно. Эта прискорбная история оживила в нем воспоминание о бедняжечке Эльвире: «Я не хотел, поверь мне, у меня нечаянно так вышло, хотя ты это и заслужила, кто бы мог подумать, что ты распутничаешь за моей спиной. Но я нечаянно». С той самой безотрадной ночи дон Рафель жил в состоянии непрестанной тревоги. Разумеется, он совсем неплохо выпутался из этой истории; но на его совести лежала смерть. Или нет: вероятно, больнее всего его терзала мысль, что кто-нибудь мог бы проведать о том, что произошло, больнее, чем сама смерть бедняжечки Эльвиры, потому что с ней-то уже ничего нельзя было поделать. Именно поэтому, когда у этого треклятого дурня Перрамона обнаружилось описание той жуткой ночи, со слов Сизета, гори он в аду, весь мир дона Рафеля стал рушиться. Он поручил секретарю Ровире съездить в Муру, и тот подтвердил, «что бывший садовник его чести преставился, ваша честь, а его жена, по-видимому, умерла за несколько дней до того, ваша честь». И дон Рафель возликовал: не будет Сизет больше тянуть из него жилы ценой своего молчания; иногда смерть знает, что делает. У него не оставалось другого выхода, он должен был заставить этого неизвестно откуда взявшегося Перрамона замолчать, хотя его и не переставало беспокоить то, что Херонимо Каскаль де лос Росалес знал о содержании этой бумаги. Однако глава полиции тоже получил вознаграждение за свое молчание и деятельнейшим образом участвовал в разрешении дела Перрамона. О, если бы он только мог вернуться назад, добраться до той постылой ночи, когда он узнал об украшавших его развесистых рогах, и постараться действовать по-другому: скажем, выгнать мерзостную шлюху плетьми из любовного гнездышка, или вызвать на дуэль тех двух молодых развратников, или просто-напросто туда не ходить, кто меня просил заглядывать в гнездо любви, пристанище утех и т. д., когда всем было известно, что он в Санта-Коломе? И пока дон Рафель соответствующим образом предавался отчаянию, он отдавал распоряжения касательно немногих ходатайств, попавших ему на рассмотрение: да, он даст аудиенцию главному судебному приставу, чтобы тот растолковал ему, чем недовольны его подчиненные, служившие на первом этаже Аудиенсии. А также примет первого судью Уголовной палаты, сетовавшего на то, что еще не найдена замена занемогшему главному альгвазилу. Дон Рафель успокаивал его: «Послушайте, дон Пруденсио, всему свое время». Но дон Пруденсио Сапата угрожал, что без главного альгвазила ни одного судебного заседания не состоится, и тут дон Рафель озверел, что было ему совершенно несвойственно, потому что обычно он пытался угодить и нашим и вашим, и заявил, исходя ядом, что, если до его слуха дойдет, что хотя бы одно заседание Третьей палаты будет отменено, дон Марсели Карбо, второй судья, ipso facto[227] превратится в первого, и дону Пруденсио пришлось отправиться восвояси из кабинета председателя Аудиенсии, проглотив душившую его злобу, потому что он никогда бы не допустил, чтобы такое ничтожество, как Карбо, обошло его в продвижении по служебной лестнице. А дон Рафель, оставшись наедине с собой, подумал: «Ну что за люди». А тут еще бедняжечка Эльвира возникла перед ним, как живая, бросая на него взгляды, полные упрека. «Ведь я же не нарочно, Эльвирушка моя». Но стоило ему вспомнить, что уже после обеда он получит портрет доньи Гайетаны, как черты Эльвиры несколько поблекли. Именно в этот момент судебный пристав, постучав в дверь, оповестил его честь о прибытии адвоката Террадельеса, которое, в свою очередь, предвещало бурю. Террадельес, чирей на попе, явился с каким-то незнакомцем.

– Хотелось бы знать, чему я обязан удовольствием вас видеть.

Дон Антони Террадельес весьма женственным движением поправил парик, перед тем как выпалить, с пропитанной цианидом улыбкой, что, если его честь не возражает, он вскоре собирается начать против него уголовное преследование. Дон Рафель, вместо того чтобы делать вид, будто ослышался, спросил: «На каком основании, если позволите узнать?» Так было проще для всех.

– На основании того, что вы совершили преднамеренное убийство, ваша честь.

Пришлось дону Рафелю присесть. Он осерчал, расхохотался со словами «какая ерунда», закатил глаза, поцокал языком, снова расхохотался: «Я? Да ну? Я?» Он все отрицал и говорил, что вся эта история – грязная, мерзкая ложь. Он потребовал, чтобы визитеры признались в том, действительно ли они поверили в это скопление бессмыслиц. У него вспотела лысина. Он возненавидел и Эльвирушку, и ледяную улыбку этого козлища Террадельеса. И в конце потребовал доказательств.

– В нашем распоряжении находятся завещание и чистосердечное признание некоего Сизета, – солгал адвокат, поддерживаемый благонамеренной улыбкой нотариуса Тутусауса.

– Да ведь они же у меня! – вскричал дон Рафель.

– А-а-а, следовательно, они существуют. – Слова нотариуса обрушивались на судью, как камни. – Я сам их оформил. И удостоверил. И копия у меня есть, – присочинил он.