Ваша честь - [76]

Таким образом, Сизет продолжил свою исповедь ботанического характера и снова завел разговор про грядки и про труды, которых ему стоило наполнить этот пересохший сад радостью и цветами: летом гортензиями, бегониями, недотрогами, первоцветами и бигнониевыми, а осенью и зимой – целым ворохом цикламенов, лилий и календул. И повсюду было полным-полно розовых кустов. А стены сада и прилегающие к нему стены дома, первоначально бывшие бесстыдно голыми, он украсил с одной стороны плющом, а с другой, самой затененной стороны – жимолостью. Через два года этот сад расцвел – просто загляденье. Поскольку участок рядом с центральными клумбами был постоянно открыт лучам беспощадного солнца, там он посадил кипарисы, а возле стен вырастил две липы и три каштана. В саду уже с незапамятных времен рос каменный дуб, вокруг которого, скорее всего, и построили этот особняк, и тут нотариус вздохнул от нетерпения, потому что никакого греха во всем этом не наблюдалось. Сизет это смекнул и вновь прервал повествование. И воспользовался паузой, чтобы выкашлять еще один кусочек жизни.

– Ну уж, как же, вот что я вам скажу, эт-самое, будь оно неладно! – пожурил священник нотариуса. – Я надеялся, что мне не придется напоминать вам, что нужно запастись терпением. Начать всегда трудно, сеньор Тутусаус.

И нотариус смирился со своей участью, по всей видимости, оттого, что припомнил, что ему посулили жаркое из кабана и что нет худа без добра.

– Я сам все понимаю, – прокашлял Сизет. – Сеньор нотариус хочет, чтобы я поскорее приступил к делу… Но я не могу перейти к нему до тех пор, пока не расскажу про этот сад. Перед тем как вы меня прервали, я хотел сказать, – тут он с упреком поглядел на нотариуса, – что через некоторое время моими единственными работодателями стали господа Массо. Донья Марианна, хоть она и невероятно придирчивая сеньора, во всем, что касается цветов, давала мне полную свободу. Если кто и совал свой нос в мои дела, так это дон Рафель. А потом настал тот день, которому никогда бы не наставать… Точнее, это была ночь…

С ним снова, очень некстати, случился приступ кашля. Его слушателям пришлось дожидаться, пока он успокоится, и нотариус стал подумывать, что они совершенно напрасно отказались от ратафии. Сизет, все еще корчась от напряжения, вытер губы грязным платком с большой осторожностью, как будто хотел собрать растерянные от кашля кусочки жизни. Когда он снова собрался с силами, то продолжил повествование о том, что как-то раз, в прошлом году, в самом начале осени, он работал в саду совсем один, и никто ему не мешал, потому что ни господа, ни слуги еще не вернулись из Санта-Коломы, куда они каждый год уезжали на отдых в конце лета. Сизету было поручено подготовить сад к приезду господ, и он решил высадить на клумбы хризантемы и цикламены, а в середине посадить очень красивые кусты водяных лилий, то есть калл, вы понимаете? Он весь вечер полол сорняки и бросал их в кучу, намереваясь потом сжечь. Он хотел, чтобы сад был чист и готов к тому, чтобы назавтра заниматься только рассадкой. Он закончил поздно, когда уже даже тяпки, которой он разрыхлял землю, почти не было видно, и ушел домой разбитый от усталости после рабочего дня. Он запомнил, что в тот вечер он так устал, что даже ужинать не стал, и жена проворчала: «Сизет, до чего же мы так докатимся», но он не дослушал ее упрека и захрапел. В то время он уже начинал кашлять, хотя никто еще не обращал на это внимания, потому что всегда там кто-нибудь кашляет, в Барселоне.

Его разбудил настоятельный стук в дверь. Жена заворочалась в постели, и он окончательно проснулся. «Кто-то стучит?» – спросил он, и она на ощупь принялась искать свечу, бормоча: «Кажется, да, кто бы это мог быть? Добрые люди в такой час по дворам не ходят». А он ответил, чтобы ее успокоить: «Да что ты такое говоришь», но в глубине души его, где-то в уголке, затаилось беспокойство, хотя он и не знал почему. «Я сам спущусь», – сказал он. И взял у Ремей зажженную свечу, от которой летели искры, и спустился по лестнице к двери. Это был хозяин. Разве вы не уехали в Санта-Колому? А хозяин ему: «Ш-ш-ш, Сизет, замолчи, Христа ради! Ты один?» И он ему ответил: «С женой, ваша честь». А дон Рафель: «Ну что ж, отлично: одевайся, у меня к тебе важное дело». И Сизет оставил хозяина одного в темноте и унес свечу, от которой летели искры, вверх по лестнице, и хозяин услышал неясный шепот, но не понял, что Сизет говорит жене. И все же всего через несколько минут он спустился, одетый и в куртке, потому что, несмотря на то что был конец сентября, начинало холодать.

Расхаживать по пустынным улицам Барселоны после полуночи никому особенно не посоветуешь. Однако хозяину в ту ночь было не до того. Он шагал очень быстро, и казалось, что его мучило какое-то ужасное беспокойство. Он довел Сизета до низенького домика на улице Капучес, что находилась совсем рядом с улицей Аржентерия. Он открыл дверь увесистым ключом, который вынул из кармана пальто, и провел его в небольшую прихожую, освещенную на ладан дышащей керосиновой лампой. Закрыв дверь, он прошептал: «Смотри, Сизет, я в беде, и ты должен меня выручить. Я отплачу тебе за это с такой щедростью, какой свет еще не видывал, Сизет, и никогда ты не раскаешься в том, что помог мне». И Сизет услышал, что хозяин тяжело дышит от страха, и никакого другого ответа в голову ему не пришло, как только: «Да, ваша честь, как скажете, ваша честь».