Варфоломеевская ночь: событие и споры - [44]

Огромное символическое значение цвета было вполне очевидно для современников. В 1530 г. при организации торжественного въезда Элеоноры Австрийской Франциск I велел городским советникам быть одетыми в двуцветные шелковые мантии, поскольку они принадлежат "телу города" (du corps de la ville). Советники ответили, что им было бы странно, вопреки обычаю, быть одетыми наподобие прево и эшевенов. Они приносили присягу не королю, но купеческому прево, они не считались королевскими должностными лицами, и он не делегировал им никакой власти. В итоге король пожелал, чтобы советники были одеты в темно-коричневые платья, наподобие квартальных, большинство из которых были купцами, "поскольку таков цвет указанного города". Однако те городские советники, что были членами Парламента, Палаты счетов, Курии косвенных сборов или парижского Шатле, шли вместе со своими корпорациями. Остальные же советники из числа адвокатов, королевских секретарей и купцов претендовали на то, чтобы составить своего рода патрициат, и желали подчеркнуть, что они не принадлежат к миру ремесел. Посему черный цвет показался им достойным знаком отличия[241].

Стабилизация этих символических данных подтверждалась от церемонии к церемонии на протяжении всего XVI в. Нам трудно точно определить форму одежды и качество шитья, мы располагаем главным образом данными о цвете. И все же отдельные нюансы были порой весьма знаменательны. Во время торжественных въездов Генриха II (1549 г.) и Карла IX (1571 г.) короли приказывали, чтобы члены Городского бюро были одеты в темно-малиновый и темно-коричневый бархат. Но во время въездов их жен — Екатерины Медичи и Елизаветы Австрийской, которые происходили чуть позже, Муниципалитет был одет в платья из алого и коричневого бархата. Эти тонкости призваны были показать, что Муниципалитет держится в тени перед величием короля, но сверкает во всю силу своего авторитета, делегированного ему королем, перед всеми остальными, пусть даже перед королевами, ведь при всем своем величии эти особы не способны сами наделять властью кого бы то ни было.

Цвет, а точнее, тон костюмов соотносился не только со статусом тех, кто их носил, но еще и с почти религиозным почтением, которое выражалось по отношению к королю.

Превосходство, которого постоянно добивался Париж над другими городами, имело единственным своим источником близость города королевскому величию, о чем на свой лад твердил парижский герб:

Лазоревая глава, лилиями усыпанная,

Показывает Париж королевским городом.

Серебряный корабль на пламенеющем поле

Отмечает, что он главнейший средь прочих.

Король суть глава, и Париж самый главный[242].

Муниципалитет и должность купеческого прево, упраздненные в 1383 г., были восстановлены в 1412 г., что явилось основополагающим событием, позволившим парижанам восстановить свою привилегированную корпорацию. Примерно в те же годы характеристика "столица" регулярно оказывается связанной с Парижем. Формула Жана Жерсона выражает идею во всей ее полноте: "Город, в коем величество заключено и по обыкновению пребывает" (Civitas in qua majestas consistebat et erat solita reside re)[243]. Париж — глава городов (caput urbum), но также и глава королевства (caput regni), как и сам король[244].

В рамках органицистской метафоры "единого тела" гомологичность короля и столицы была чрезвычайно важной. Эта идея периодически демонстрировалась в форме "живых картин" во время торжественных въездов и становилась темой для красноречивых рассуждений представителей городской корпорации. Так, в мае 1579 г. в Ремонстрации Городского бюро утверждалось, что "Париж короли избрали как убежище и место пребывания сего королевства, наделив город всеми возможными привилегиями, вольностями, почестями и свободами", и, следовательно, "для сохранения Вашей монархии, как и всех прочих суверенных государств, необходимо установить главным над всеми один город, под защитой и при помощи которого может сохраняться государство в своей форме во время бурь и опасностей"[245].

В парижском церемониальном цикле ежегодная процессия устраивалась в первую пятницу по Пасхе в честь возвращения города под власть Карла VII и изгнания англичан в 1437 г., а с 1594 г. процессией отмечали и 22 марта, когда парижане впустили Генриха IV и порвали с "испанскими лигерами". Это были не искупительные церемонии, но именно праздники, напоминавшие об обретении союза Парижа с сувереном, т. е. возвращение городу привилегированного статуса столицы.

Надо отметить, что исключительная связь Парижа, его привилегий с королевской властью была связана с двумя абстракциями. Речь шла в большей степени о символической столице, чем об историческом Париже, и, с другой стороны, скорее о политической фигуре короля, нежели о его конкретном воплощении в лице Карла, Франциска или Генриха.

Параллельно с формированием и уточнением понятия столицы растет убежденность в том, что Париж является Парижем лишь в той мере, в какой в нем присутствует король. Король может находиться в нем лично, в одной из своих резиденций, либо быть представленным Парламентом в "своем" Дворце правосудия.