Вардананк - [268]

Начальника армянской конницы терзала мысль о том, чем кончится их побег. Ведь он душой и кровью своей отвечал за конницу перед родной страной. Князья-командиры также не раз говорили между собой об этом, но, щадя Гарегина, не поднимали этого вопроса в его присутствии. Вместе с тем все сознавали, что, кроме этого чреватого смертельными опасностями побега, другого спасения у них нет и что лишь этот путь мог привести их в родную страну.

В коннице было много раненых. Привязанные к седлам или уткнувшись лицом в гриву своих коней, тащились они, глухо стеная или вскрикивая от боли.

Один из тяжелораненых, вцепившись в гриву своего коня, скрежетал зубами от невыносимой боли. Рана, полученная им в одной из последних стычек с кушанами, открылась и кровоточила, а в длительном походе не было возможности залечить ее.

В нескольких шагах от него ехал Гарегин, всегда державшийся поближе к раненым.

Раненый бормотал что-то себе под нос — не то жалобу на судьбу, не то проклятия, не то родную песню.

— Держись, Аршак! — окликнул его всадник с усталыми, потухшими глазами, ехавший позади него. — Держись, чтобы добраться домой! Не оставлять же нам тебя волкам на обед.

— А разве я не держусь, что ли? — простонал в ответ Аршак, окидывая снежную пустыню скорбным и полным надежды взглядом.

Он снова забормотал. Затем, сделав усилие, поднялся на стременах, оглядел товарищей и громко запел:

Родная земля — отец мой, мать моя,

Родная земля — надежда моя, свет мой, —

Где ты, где?

Желанная моя — огонь мой, вода моя,

Возлюбленная — гнездо мое, дом мой, —

Где ты, где?

Аршак горящими черными глазами тоскливо обвел товарищей. Он дышал с трудом, задыхался. Товарищи чувствовали, что ему не выдержать. Подъехал Гарегин. Его схватила тревога.

— В каком положении раненые? — спросил он.

— Держатся еще, князь, — послышалось в ответ.

— Терпите, дети мои! Надо домой добраться! Гарегин оглядел Аршака. В глазах раненого была такая тоска, т: хое страстнее желание жить, что Гарегину стало тяжело, он отвернулся.

Но вот Аршак вздохнул, глаза его закатились. Он слабо выговорил:

— Спустите меня наземь. Больше не могу. — Он с мольбой взглянул на товарищей.

— Спустите его! — приказал Гарегин.

Несколько человек спешились, сняли Аршака с седла.

Запавшие глаза его открылись, он долгим взглядом проводил удалявшихся товарищей, потом поднял руку и слабо помахал им вслед:

— Идите! Унесите с собой мои глаза, чтобы и я увидел…

Всадники проезжали мимо, опустив голову.

Казалось, умирающий весь обратился в зрение. Его взгляд разрывал сердце. Все понимали: Аршака ожидает смерть, Аршак останется здесь, на злой и неприветливой чужбине.

Прошли последние ряды. Гарегин приказал проехать вперед и тем воинам, которые остались с Аршаком. Остались лишь он, Гарегин, сотник Аршам, телохранитель и лекарь, который, осмотрев раненого, покачал головой, давая понять, что смерть наступит еще не скоро. В душе Гарегина говорили два голоса: суровый военачальник спорил с мягкосердечным по натуре человеком. С того дня, как конница вступила в войну во иыя защиты родины, Гарегин иными глазами смотрел на своих всадников, и жизнь каждого из них приобрела новую цену в его глазах.

Аршак лежал на снегу.

— Уезжай, князь! — слабо проговорил он. — Уезжайте, братья, я и сам…

Никто не ответил. Аршак поднял запавшие глаза на Гарегина. Невозможно было выдержать этот взгляд. Гарегин опустил голову, затем гихо сказал телохранителю и лекарю:

— Оставайтесь до…

Вместе с Аршамом они сели на коней, еще раз оглянулись. В памяти Гарегина запечатлелся устремленный на него взгляд Аршака — взгляд одинокого, покидаемого, умирающего с тоской в душе человека. Острая боль пронзила сердце Гарегина. На него глядел человек, он бросил человека…

Гарегин поднялся на холм, чтобы оглядеть весь полк, редкой и прерывающейся линией растянувшийся в степи. Он окинул взглядом горизонт — мертвая даль, бескрайнее море снега, угнетающее безлюдие… Он перевел взгляд на восток, и увиденное им заслонило даже безотрадность снежной пустыни. Вдали быстро поднималось и раскидывалось похожее на саван большое белое облако. Солнце стремительно закатилось. Вечер подползал со всех сторон. Облако быстро заняло полнеба и обрушило на землю лавину холодного снега. На склонах холмов завились маленькие столбы снежной пыли и закружились в зловещем танце. Выл и стонал ветер, и было похоже, что это сама смерть плачет жалостным детским голосом.

— Трубить тревогу! — приказал Гарегин.

Трубач поднес к губам трубу. Полк остановился.

От всадника к всаднику передавалась команда, пока не дошла до первого отряда. Гарегин приказал всадникам арканами, поводьями, ремнями привязать себя друг к другу, чтобы не потеряться в надвигающейся снежной буре и не сбиться с дороги Командирам — беспрерывно объезжать ряды.

Опустилась ночь.

Закружила бешеная вьюга по необозримым просторам, защелкала бичами, взметнула пласты снега. Точно вспарывая огромные мешки, она вытряхивала из них тучи известки. Небо слилось с землей. Выл и кружился ветер, неистовствуя носился он с оглушающим свистом, со злорадным хохотом и визгом, то грозя, то заливаясь похоронным плачем. Вьюга окружила снежной стеной, оплела весь полк, столкнула его с дороги.