Вампир — герой нашего времени - [9]
Не вдаваясь на страницах этой статьи в проблемы теории жанра, которые являются темой самостоятельной работы[36], я хочу предложить новую интерпретацию части текстов, как фильмов, так и романов, созданных в последние тридцать лет, которые обладают двумя чертами: их главным героем и эстетическим идеалом является нелюдь, монстр, а репрезентация кошмара определяет развитие сюжета и выбор средств для его выражения. Эти произведения — проявления готической эстетики, с ее жаждой кошмара и отвращением к реальности и к человеку.
Если практически все современные вампирские тексты попадают в эту категорию, то из фэнтези или «жанра ужасов» следует сделать серьезные исключения. Как бы страшны ни были блокбастеры или мистические ужасы, если их главным героем и рассказчиком является человек, а имитация кошмара не определяет развитие сюжета и набор технических приемов для его воплощения, такие произведения не относятся к готической эстетике. То же самое верно и относительно фэнтези: как бы ни было важно для становления готической эстетики творчество Толкина с его нелюдьми в качестве главных персонажей, оно не принадлежит к готической эстетике, но не потому, что хоббиты ведут себя как глубоко моральные субъекты, а потому, что мифопоэсис Средиземья не воспроизводит кошмар и Толкин не использует никаких приемов гипнотики для его имитации.
Еще одной важной чертой готической эстетики является враждебность как религии, так и рационализму: все современные тексты настаивают на принципиальной непостижимости природы монстров. Литературные монстры прошлого обычно были воплощением Сатаны, и их природа была полностью объяснима в терминах христианской догматики. Мы ни минуты не сомневаемся в том, кто таков «печальный Демон, дух изгнанья», или Мефистофель, который во избежание недоразумений поясняет читателю, что он «часть той силы, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо». Тогда как происхождение вампиров никогда не объясняется в терминах христианства: современный вампир вовсе не является ни слугой дьявола, ни грешником, проклятым Богом[37]. Иными словами, объяснение природы вампира лежит вне религии, как и вне научной фантастики, оставаясь сугубо мистическим, как если бы вампиры обладали способностью укрощать человеческое любопытство.
Черты, позволяющие рассматривать то или иное произведение как продукт готической эстетики, отражают тенденции, имеющие глубокие корни в культуре последних двух столетий. Первые попытки передать кошмар посредством литературы были предприняты авторами готического романа. Особо следует отметить роман Чарльза Роберта Метьюрина «Мельмот Скиталец» (1820), в котором Метьюрин впервые соединил эти две важные идеи: он сделал героем романа полумонстра-получеловека, а все действие романа подчинил передаче переживания кошмара[38]. Метьюрин пошел в своих поисках гораздо дальше большинства авторов готического романа, которым не хватало дерзости порвать, с одной стороны, с человеком как главным героем литературного произведения, а с другой — с рационализмом своей эпохи.
«Кошмарная» составляющая готического романа была подхвачена русскими классиками, в особенности Н.В. Гоголем и Ф.М. Достоевским, почитателями готического романа вообще и творчества Метьюрина в частности. Оба эти автора поставили кошмар в центр своего писательского интереса и не оставляли эту тему на протяжении всего своего творческого пути. Экспериментируя со своими героями и со своим читателем, они стремились передать кошмар «таким, каков он есть на самом деле»[39]. Наследие русских классиков в культуре ХХ века может быть рассмотрено как значимый культурный фактор, который способствовал восприятию и вызреванию готической эстетики. Позже писатели жанра dark horror, такие как Г.Ф. Лавкрафт, постулировав кошмар в качестве предельно материальной реальности, научили своих читателей предаваться упоению темной нарциссической природой кошмара.
Нечеловеческая линия готической эстетики получила развитие под пером Дж. Р.Р. Толкина, который впервые превратил нелюдя в главного героя мифопоэзиса[40]. (В связи с вампирами интересно отметить, что хоббит и Дракула обладают по меньшей мере одним морфологическим сходством: у Дракулы волосатые ладони, а у хоббита — ступни.)
Расцвет готической эстетики в начале 1990-х годов был вызван совпадением множества факторов, возникших в культуре 1970-х. Рождение готического рока совпало с пиком популярности «Властелина колец» Толкина, которого к этому моменту перевели на все основные европейские языки, в том числе и на русский. Оба события имели прямые социальные последствия: готический рок породил готическую молодежную субкультуру, а прочтение Толкина способствовало взлету популярности ролевых игр. Сочинения Лавкрафта тоже использовались для ролевых игр, но подлинную популярность его исследования кошмара приобрели только тогда, когда новые технологии позволили создать новое поколение компьютерных игр.
Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях.
Эта книга посвящена танатопатии — завороженности нашего общества смертью. Тридцать лет назад Хэллоуин не соперничал с Рождеством, «черный туризм» не был стремительно развивающейся индустрией, «шикарный труп» не диктовал стиль дешевой моды, «зеленые похороны» казались эксцентричным выбором одиночек, а вампиры, зомби, каннибалы и серийные убийцы не являлись любимыми героями публики от мала до велика. Став забавой, зрелище виртуальной насильственной смерти меняет наши представления о человеке, его месте среди других живых существ и о ценности человеческой жизни, равно как и о том, можно ли употреблять человека в пищу.
«Непредсказуемость общества», «утрата ориентиров», «кризис наук о человеке», «конец интеллектуалов», «распад гуманитарного сообщества», — так описывают современную интеллектуальную ситуацию ведущие российские и французские исследователи — герои этой книги. Науки об обществе утратили способность анализировать настоящее и предсказывать будущее. Немота интеллектуалов вызвана «забастовкой языка»: базовые понятия социальных наук, такие как «реальность» и «объективность», «демократия» и «нация», стремительно утрачивают привычный смысл.
Был ли Дж. Р. Р. Толкин гуманистом или создателем готической эстетики, из которой нелюди и чудовища вытеснили человека? Повлиял ли готический роман на эстетические и моральные представления наших соотечественников, которые нашли свое выражение в культовых романах "Ночной Дозор" и "Таганский перекресток"? Как расстройство исторической памяти россиян, забвение преступлений советского прошлого сказываются на политических и социальных изменениях, идущих в современной России? И, наконец, связаны ли мрачные черты современного готического общества с тем, что объективное время науки "выходит из моды" и сменяется "темпоральностью кошмара" — представлением об обратимом, прерывном, субъективном времени?Таковы вопросы, которым посвящена новая книга историка и социолога Дины Хапаевой.
В новой книге известного слависта, профессора Евгения Костина из Вильнюса исследуются малоизученные стороны эстетики А. С. Пушкина, становление его исторических, философских взглядов, особенности религиозного сознания, своеобразие художественного хронотопа, смысл полемики с П. Я. Чаадаевым об историческом пути России, его место в развитии русской культуры и продолжающееся влияние на жизнь современного российского общества.
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.