Вампир — герой нашего времени - [7]
Давайте задумаемся, почему в современных вампирских сагах, например в «Сумерках» или в «Дневниках вампира», главная героиня, юная девушка, постоянно оказывается в беде? Почему мы все время видим Елену Гилберт или Беллу Свон жертвой преследования, чья жизнь находиться в опасности? Почему они постоянно покрыты кровью, изранены или избиты, с переломанными ногами или руками? Почему в те редкие минуты, когда их не преследуют и не похищают чудовища, они становятся жертвами автомобильных аварий? Героини вампирских романов не только подвергаются, но и сами все время подвергают себя опасности, блуждая по лесам и ночным городским окраинам. Они ведут себя как и должны вести себя потенциальные жертвы насилия. Чего стоит только история Беллы Свон, героини «Сумерек», которая бросается с обрыва ради того, чтобы таким образом привлечь к себе внимание покинувшего ее вампира. Или взять, например, описание ее первой брачной ночи с вампиром, живым мертвецом, на исходе которой она описана как жертва изнасилования, покрытая синяками, не способная владеть своим искалеченным телом:
Под слоем налипшего пуха на бледной коже расцветали багровые синяки. Они поднимались до плеч и переходили дальше, на грудную клетку. Высвободив руку, я ткнула пальцем в гематому на левом предплечье — синяк на мгновение пропал и тут же появился снова. Едва касаясь, Эдвард приложил руку к синяку на плече. Очертания точно совпали с контуром его длинных пальцев.[31]
Заслуживает внимания и вуайеристски подробное описание родовых мук Беллы и ее смерти. Стоит заметить, что единицы среди критиков обращают внимание на то, что для вампирской саги или сериала типичным является банализированное насилие и инструментализация человека[32].
Следует напомнить, что героиня романа «Сумерки» по замыслу автора — некрасивая, нескладная девочка-подросток, не обладающая никакими отличительными чертами. Не является ли история об одинокой девочке-подростке, которая пытается заменить своими мечтами о вампирах недостаток удачи и счастья в окружающем ее мире, той основой, на которой держится вампирский роман? Не этот ли сюжет обеспечивает вампирскому роману — новому роману взросления — его внутреннюю достоверность и придает единство его замыслу? И какую роль подсказывают подросткам такие романы взросления? Какой способ поведения моделируют они для искательниц «романтической встречи» с вампиром?
Но и это не исчерпывает смысла идеализации живых мертвецов. В современных вампирских текстах смерть открывает возможность превратиться в вампира. В старые добрые времена графа Дракулы обращение в вампира рассматривалось как самое ужасное, что могло случиться с героями романа, ибо оно превращало человека в монстра, проклятого Богом и людьми, несущего ужас и смерть своим близким, своей собственной семье. Но в наши дни все выглядит совершенно иначе. Девочки-подростки, героини современных вампирских саг, вовсе не боятся стать вампирами. Напротив, это является заветным желанием Беллы Свон, от этого поначалу уклоняется Елена Гибберт, но постепенно свыкается с мыслью и становится вампиром. Сегодня стать вампиром для вампирских фанов означает не только достигнуть эстетического совершенства и обрести бессмертие (такая мелкая цена, как проклятие души, совершенно не волнует героиню даже по-своему набожной Майер). Обращение в вампира очень привлекательно потому, что оно дает возможность перестать чувствовать себя низшим существом, человеком, способным вызывать у вампирских фанов одно разочарование. Вампиры — живые мертвецы — воплощают и пропагандируют культ смерти, набирающий силу в современной культуре, в чем следует видеть важную причину их растущей популярности.
Поскольку вампир воплощает культ смерти, он оказывается идеальным героем кошмара, получившего в последние тридцать лет широчайшее распространение в романах, кино и прочих зрелищных искусствах. В этом — еще одна причина исключительной популярности нечеловеческих монстров, и вампира — самого неотразимого из них всех.
ВЕК ВАМПИРА
Эстетический поворот, в котором нелюди — нечеловеческие монстры — стали героями рукотворного кошмара, я называю готической эстетикой. Ибо если нелюдь, монстр, вампир является эстетическим идеалом готической эстетики и ее культурным символом, то ее формой и ее нормой, главной интригой сформированных ею произведений является воспроизведение кошмара посредством литературы и кино. Как я показываю в своих других работах, на рубеже 1990-х годов соединись два тренда, долго пробивавшие себе дорогу в современной культуре. Один из них — превращение монстра в главного героя нашего времени и низведение человека до периферийного персонажа, интерес к которому утратили и публика, и авторы, — знаменует радикальный разрыв с эстетикой предшествующих эпох, проникнутых духом антропоцентризма. Другой — складывание культуры потребления[33] кошмара, возникновение массовой потребности переживать кошмар, читая книгу, смотря фильм, играя в компьютерную игру.
Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях.
Эта книга посвящена танатопатии — завороженности нашего общества смертью. Тридцать лет назад Хэллоуин не соперничал с Рождеством, «черный туризм» не был стремительно развивающейся индустрией, «шикарный труп» не диктовал стиль дешевой моды, «зеленые похороны» казались эксцентричным выбором одиночек, а вампиры, зомби, каннибалы и серийные убийцы не являлись любимыми героями публики от мала до велика. Став забавой, зрелище виртуальной насильственной смерти меняет наши представления о человеке, его месте среди других живых существ и о ценности человеческой жизни, равно как и о том, можно ли употреблять человека в пищу.
«Непредсказуемость общества», «утрата ориентиров», «кризис наук о человеке», «конец интеллектуалов», «распад гуманитарного сообщества», — так описывают современную интеллектуальную ситуацию ведущие российские и французские исследователи — герои этой книги. Науки об обществе утратили способность анализировать настоящее и предсказывать будущее. Немота интеллектуалов вызвана «забастовкой языка»: базовые понятия социальных наук, такие как «реальность» и «объективность», «демократия» и «нация», стремительно утрачивают привычный смысл.
Был ли Дж. Р. Р. Толкин гуманистом или создателем готической эстетики, из которой нелюди и чудовища вытеснили человека? Повлиял ли готический роман на эстетические и моральные представления наших соотечественников, которые нашли свое выражение в культовых романах "Ночной Дозор" и "Таганский перекресток"? Как расстройство исторической памяти россиян, забвение преступлений советского прошлого сказываются на политических и социальных изменениях, идущих в современной России? И, наконец, связаны ли мрачные черты современного готического общества с тем, что объективное время науки "выходит из моды" и сменяется "темпоральностью кошмара" — представлением об обратимом, прерывном, субъективном времени?Таковы вопросы, которым посвящена новая книга историка и социолога Дины Хапаевой.
В новой книге известного слависта, профессора Евгения Костина из Вильнюса исследуются малоизученные стороны эстетики А. С. Пушкина, становление его исторических, философских взглядов, особенности религиозного сознания, своеобразие художественного хронотопа, смысл полемики с П. Я. Чаадаевым об историческом пути России, его место в развитии русской культуры и продолжающееся влияние на жизнь современного российского общества.
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.