Вампир — герой нашего времени - [4]

Шрифт
Интервал

В отличие от вампирской классики современные вампиры никогда не предстают перед читателями или зрителями в качестве отталкивающих монстров: сцены, когда они поедают людей, призваны не оттолкнуть публику, но, напротив, способствовать их привлекательности.

ЧЕЛОВЕК: НОВОЕ ЗВЕНО В ПИЩЕВОЙ ЦЕПИ?

Мы подошли к важному вопросу об отношениях между людьми и вампирами. Здесь следует сказать без обиняков: несмотря на все романтические отношения, человек для вампира — это пища. Даже в тех случаях, когда вампиры вынуждены, благодаря ухищрениям авторов, превратиться в «вегетарианцев», то есть переключиться на кровь животных или на донорскую кровь, человек остается пищей или дичью для вампира, звеном в пищевой цепи.

Примером вампира-вегетарианца является Стефан из «Дневников вампира», который, в отличие от своего брата Дэймона, ограничивает себя кровью зверей. Вокруг этого нового вопроса — «Кусать иль не кусать?» — разворачиваются многие «моральные баталии» героев вампирских сериалов. Вот как рассуждают об этом два брата-вампира, Стефан и Дэймон, в «Дневниках вампира»:

— Они люди, Дэймон. Она не марионетка, она существует не только для твоего удовольствия, не для того, чтобы ты съел ее, когда захочешь!

— Ну конечно же, именно для этого она и существует. Как и все они, люди.[18]

Разве не поразительно, что в двух наиболее популярных вампирских сагах, где есть человеческие героини, их возлюбленные — вампиры даже не пытаются скрыть, что они относятся к ним как к пище? Главным, что привлекает, например, вампира Эдварда в Белле (некрасивой, нескладной девочке-подростку в романе «Сумерки»), является запах ее крови, против которого ее возлюбленный вампир не может устоять. Именно запах ее крови, и ничто другое, делает ее неотразимой для вампира. Объясняя героине причину своей привязанности к ней, вампир откровенно сравнивает ее с едой:

— Помни, что я для тебя опаснее, чем для кого бы то ни было, — объяснил он, смотря куда-то вдаль. — <…> Знаешь, у каждого свои вкусы. Кому-то нравится шоколадное мороженное, кому-то клубничное… <…> Прости за аналогию с едой, лучшего объяснения я не могу подобрать.[19]

И Елена в «Дневниках вампира» тоже периодически становится пищей для вампира — «вегетарианца» Стефана, в особо трудные для вампира времена. Итак, даже в слабой версии вампирских текстов человек представляет собой пищу для вампиров: вампиры либо банально сосут его кровь, либо вдобавок потребляют его энергию («Дозоры»), либо добывают из него смесь того и другого в виде баблоса («Empire V»). В любом случае человек — это либо продукт, готовый к употреблению, либо полуфабрикат.

Отношение к человеку как к естественной пище для вампира прямо формулируется и в «Сумерках», и в «Дневниках вампира». По словам героя «Сумерек» Эдварда, вампиры воплощают собой часть естественного порядка вещей, выполняя роль хищников, для которых люди — такая же добыча, как зайцы для волков. В романе Пелевина культура и цивилизация оказываются побочными продуктами вампирского «молочного животноводства». Вот как объясняет положение дел вампир Энлиль Маратович вампиру-неофиту Раме, герою романа:

— Ты знаешь, что такое пищевая цепь? Или, как иногда ее называют, цепь питания? <…> Как кролик и удав, лягушка и француз. Ну, или как француз и могильный червь. Считается, что люди — вершина пирамиды, поскольку они могут есть кого угодно, когда угодно и в каком угодно количестве. На этом основано человеческое самоуважение. Но на самом деле, у пирамиды есть более высокий этаж, о котором люди в своем большинстве не имеют понятия. Это мы, вампиры. Мы высшее на Земле звено <…> Вампиры не только высшее звено пищевой цепи, — продолжал Энлиль Маратович, — они еще и самое гуманное звено. Высокоморальное звено.[20]

В «Дневниках вампира» вампир Дэймон прямо заявляет, что убийство людей составляет важную часть его идентичности, его личности, от которой он не собирается отказываться.

«Почему ты убиваешь людей?» — спрашивает вампира его подружка-девушка, которой он закусывает сразу же после этого разговора. «Потому, что мне это нравится», — отвечает ей вампир. «Такова моя природа, я таков. <…> Но она хочет, чтобы я стал лучше, чем я есть, что означает, что я не смогу оставаться тем, кем я являюсь в действительности. Ты видишь, в чем состоит моя проблема?»[21]

Такое ничем не омраченное отношение вампира к человеку как к пище — очевидное новаторство по сравнению с вампирской классикой или вампирскими текстами предшествующих эпох, где покушения вампиров на жизнь героев-людей рассматривались как преступления, как ужасающая аномалия, нарушающая естественный порядок вещей и моральный закон.

Характерно, что современные монстры не являются развитием идеи сверхчеловека в том смысле, в каком она подразумевала преодоление человеком своих возможностей в рамках его сугубо человеческой природы. Напротив, в наши дни эта идея приобрела новый смысл: сверхчеловек — это далеко превосходящий человека нелюдь, существо принципиально иной, нечеловеческой природы, до которой человек никогда и ни при каких условиях не сможет дотянуться. Этот аспект не случайно иронически обыгрывает Пелевин в подзаголовке своего романа «Повесть о настоящем сверхчеловеке», показывая, что настоящим «сверхчеловеком» в наши дни может быть только вампир.


Еще от автора Дина Рафаиловна Хапаева
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях.


Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма

Эта книга посвящена танатопатии — завороженности нашего общества смертью. Тридцать лет назад Хэллоуин не соперничал с Рождеством, «черный туризм» не был стремительно развивающейся индустрией, «шикарный труп» не диктовал стиль дешевой моды, «зеленые похороны» казались эксцентричным выбором одиночек, а вампиры, зомби, каннибалы и серийные убийцы не являлись любимыми героями публики от мала до велика. Став забавой, зрелище виртуальной насильственной смерти меняет наши представления о человеке, его месте среди других живых существ и о ценности человеческой жизни, равно как и о том, можно ли употреблять человека в пищу.


Герцоги республики в эпоху переводов

«Непредсказуемость общества», «утрата ориентиров», «кризис наук о человеке», «конец интеллектуалов», «распад гуманитарного сообщества», — так описывают современную интеллектуальную ситуацию ведущие российские и французские исследователи — герои этой книги. Науки об обществе утратили способность анализировать настоящее и предсказывать будущее. Немота интеллектуалов вызвана «забастовкой языка»: базовые понятия социальных наук, такие как «реальность» и «объективность», «демократия» и «нация», стремительно утрачивают привычный смысл.


Готическое общество: морфология кошмара

Был ли Дж. Р. Р. Толкин гуманистом или создателем готической эстетики, из которой нелюди и чудовища вытеснили человека? Повлиял ли готический роман на эстетические и моральные представления наших соотечественников, которые нашли свое выражение в культовых романах "Ночной Дозор" и "Таганский перекресток"? Как расстройство исторической памяти россиян, забвение преступлений советского прошлого сказываются на политических и социальных изменениях, идущих в современной России? И, наконец, связаны ли мрачные черты современного готического общества с тем, что объективное время науки "выходит из моды" и сменяется "темпоральностью кошмара" — представлением об обратимом, прерывном, субъективном времени?Таковы вопросы, которым посвящена новая книга историка и социолога Дины Хапаевой.


Рекомендуем почитать
Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

В новой книге известного слависта, профессора Евгения Костина из Вильнюса исследуются малоизученные стороны эстетики А. С. Пушкина, становление его исторических, философских взглядов, особенности религиозного сознания, своеобразие художественного хронотопа, смысл полемики с П. Я. Чаадаевым об историческом пути России, его место в развитии русской культуры и продолжающееся влияние на жизнь современного российского общества.


Проблема субъекта в дискурсе Новой волны англо-американской фантастики

В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.


О том, как герои учат автора ремеслу (Нобелевская лекция)

Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.


Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.