Вам решать, комиссар! - [17]

Ночной клуб в Швабинге, Оккамштрассе, 1962. Снова говорит Анатоль Шмельц:

— Детка, вы просто талант! Думаю, Вардайнер просто не способен это оценить. А я, напротив, рад поддержать наши исключительные способности. Готов предложить вам контракт и, если хотите, аванс в несколько тысяч марок, почему бы и нет?

Кафе в центре города, на Зонненштрассе, 1963. И на этот раз говорит Шмельц:

— Говоришь, Вардайнер хочет на тебе жениться? Но, милая моя, разве ты не знаешь, что он уже женат? Ладно, разумеется, я тоже, но ведь это совсем иное, я муж только на бумаге. Говоришь, он хочет развестись? Но если и так, он же запрет тебя в четырех стенах, и ты будешь жить в тени его честолюбия. Это я могу, моя милая, быть великодушным и предложить тебе совершенно независимую жизнь. С собственной квартирой, длительным контрактом и командировками за границу. Ведь это то, о чем ты мечтаешь.

Сузанна: Но жениться на мне ты не хочешь?

Шмельц: Это ничего не дало бы ни мне, ни тебе. Ты же знаешь, мы живем в католическом городе, и здесь господствуют вполне определенные нравы. Втихую можешь делать все что хочешь, только не противопоставляй себя общепринятой морали и официальным взглядам. Решившийся на развод — человек конченый. Кардинал, к примеру, никогда его не примет.

Сузанна: Петеру Вардайнеру на это наплевать, и мне тоже!

Шмельц: Ну и поступай как знаешь! Но я тебя предупреждаю: когда-нибудь ты мне заплатишь за это, чем угодно клянусь!

* * *

— Что мне больше всего не нравится в вашей работе, — жаловался Кребс Циммерману, — никогда нельзя предсказать, куда зайдет следствие.

— Но никто от нас этого и не требует. Мы собираем факты и доказательства, невзирая на личности. Начни мы играть в судьбу — тут и конец.

Было уже шесть утра. Они все еще сидели лицом к лицу. Понемногу светало. Но старые криминалисты вроде Кребса с Циммерманом привыкли преодолевать усталость, которая у прочих отнимала желание и способность продолжать работу.

— А как насчет человеческих слабостей? — спросил Кребс.

— Хватит уже теории, — взмолился Циммерман. — Скажи мне лучше, что было с Манфредом?

— Он нам попался в одном заведении на Гетештрассе — в «Техасце Джо». Сидел там в компании пяти-шести сверстников.

— Девушек тоже?

— Нет. — Казалось, Кребс особо подчеркнул это «нет».

— Был пьян?

— Нет. — Казалось, Кребс сожалеет, что и на этот вопрос не может ответить «да». — Это весьма упростило бы дело.

— В чем тогда дело? Наркотики?

— И тут могу тебя успокоить, Мартин. Но лишь отчасти. Они действительно курили марихуану. Все вместе. Но, как ты знаешь, есть инструкция, что нельзя привлечь к ответственности за «джойнт», когда сигарета ходит по кругу. К чему бы это привело?

— Так ты его не задержал и не отправил на экспертизу к врачу?

Кребс медленно покачал головой, так что очки едва не спали с носа.

— Я Манфреда послал домой. И все. И я ни в чем его не обвинял и не читал ему мораль. Полагаю, ты сам займешься этим дома.

— Но вот когда, когда? Я не могу попасть домой уже неделю!

* * *

— Милый Хансик, — сказал Анатоль Шмельц, без сил упав на сиденье машины, — поехали домой.

— С удовольствием, герр доктор. — Ханс Хесслер, его шофер, телохранитель и наперсник, заколебался. — Скажите только куда?

У доктора Шмельца, совладельца и шеф-редактора «Мюнхенского утреннего курьера», в то время только в Баварии было три «дома».

Во-первых, вилла у озера Аммер — владение его законной супруги Генриетты. Там в его распоряжении был садовый домик с сауной, бассейн с подогревом и кабинет.

Во-вторых, квартира в городе, неподалеку от Фрауен-кирхе, записанная на приятельницу, к которой в то время он особенно благоволил. Там, на третьем этаже, его всегда ждало, как он любил говорить, «убежище», состоявшее из кабинета, кухни и спальни. Спальня была отделана шелком в новокитайском стиле.

И в-третьих, деревенская гостиница с трактиром возле Вольрафтхаузена, принадлежавшая его бывшей любовнице, которой он до сих пор великодушно помогал. Его былая любовь растила внебрачную дочь шестнадцати лет, но к ней Анатоль Шмельц испытывал почти отцовские чувства. Здесь его всегда ждала готовая комната номер один.

Была еще и Греция, где жила Мария, не устававшая уверять, что в их приморской вилле она с нетерпением ждет лишь его. Он отвечал ей столь же страстными письмами и телеграммами — за счет издательства, разумеется. Но этот вариант не входил в расчет из-за большого расстояния.

И к сожалению, то же относилось и к Кармен, когда-то обожаемой мадридской танцовщице, ныне хозяйке бара в Торремолинос. Это заведение благодарный Анатоль Шмельц тоже по привычке щедро финансировал.

И еще… еще…

— Все это так утомительно, Хансик! — жаловался Шмельц, усталый и скукожившийся от удара судьбы.

— Никто вас не понимает, — участливо уверял его Хесслер. — Не ценят вашу доброту, злоупотребляют великодушием. И я тоже грешен…

— Если меня кто и понимает, так это ты, Хансик. За это я тебе очень благодарен. И не забуду этого, ты же знаешь.

От слов таких Хансик засиял, как рождественская елка, и, мчась по Штахусштрассе к Ленбашу, выдавил:

— Ну хоть от этого мы избавились.

Шмельц задумчиво кивнул, не посчитав нужным что-нибудь добавить. Только похлопав своего шофера по плечу, спросил: