— Можете пока набросать на бумаге первую оценку событий, — сказал комиссар Фельдеру, — только самое важное. Я скоро приду.
Фельдер поспешил к себе на третий этаж. Когда Циммерман сообщил дежурному о том, что вернулся, было уже четверть шестого.
— На сегодня все? — спросил тот.
— Еще нет.
— На девять часов советник Хедрих назначил совещание всего руководства.
— Значит, у меня почти четыре часа, — сказал Циммерман, — посплю в кабинете.
Дежурный заглянул в свои заметки.
— Комиссар Кребс хотел бы не откладывая поговорить с вами. Он поручил мне сообщить, когда вы вернетесь.
— Ну ладно, позвоните ему.
Через несколько минут комиссар Кребс уже стучал в дверь кабинета своего приятеля Циммермана. Стучался в дверь только Кребс, остальные в полицай-президиуме давно забыли о таких церемониях. Войдя, он увидел за столом Циммермана, с ним рядом — Фельдера. Оба смотрели в бумаги.
— Входи-входи, — пригласил хозяин Кребса. — Не извиняйся, что помешал, а то мы никогда не встретимся.
— После такой ночи у тебя еще хорошее настроение! — с завистью заметил Кребс, усаживаясь в жесткое кресло для допрашиваемых. — Наверное, это потому, что ты имеешь дело с чистой публикой.
— Эти аргументы мне слишком знакомы. — Циммерман отодвинул лежавший перед ним лист бумаги. — Я слышу их каждый раз, когда тебе хочется излить свои горести. В чем дело на этот раз?
— Я только хотел бы напомнить, что убийство, как ни жестоко это звучит, — событие ясное и однозначное. В моей работе все обстоит иначе. Чем я занимаюсь, с чем вожусь? Сперма, моча, фекалии, развратные и извращенные типы, часто дети… Люди, которые изнасилованы, растлены, унижены до конца жизни.
— Ну давай же, Конрад, переходи к делу.
Кребс воздел свои руки, словно извиняясь за свои слова.
— Этой ночью мы вместе с отделом по борьбе с наркотиками провели несколько рейдов. По окрестностям Центрального вокзала и по некоторым местам в Швабингс. И набрали пеструю компанию обычных типов — пьяных, накурившихся, наколовшихся наркотиками. До потери сознания. Весьма прискорбное зрелище, должен сказать.
— И кто был среди них? — взорвался Циммерман. — Скажи мне наконец!
— Твой сын Манфред.
— И что ты с ним сделал? — спросил Циммерман с закрытыми глазами. — Надрал задницу?
— Я ему не отец, — ответил Кребс.
— Но ты друг его отца, который вправе делать все, что сочтет нужным. Если я надеру ему задницу как отец, он сочтет, что я злоупотребляю родительским авторитетом. Вот ты и мог бы как друг помочь в этой ситуации.
— Знаешь, я часто испытываю бессилие, — тихо признался Конрад Кребс. — Нам бы в таких случаях нужно действовать как врачам, помогающим найти верный путь заблудшим, или как судьям, ищущим причины и мотивы неправедного поведения. Только не как представителям власти и организаторам репрессий.
— Но если еще и мы начнем играть в гуманизм, — жестко отрезал Циммерман, — все пропало! Прошу, забудь, что ты поймал сына своего друга. Ты арестовал человека, который нарушил закон!
— Иногда люди вроде тебя нагоняют на меня страх, — сказал Кребс. — Я боюсь жить и работать среди тех, кто считает холодное и безжалостное исполнение законов единственным смыслом своей деятельности. Но в твоем случае я в это не верю и, пока ты не докажешь обратное, верить не буду.
* * *
— Ну наконец я сказал ему все, что хотел, — удовлетворенно заметил Петер Вардайнер.
Сузанна глубже погрузилась в мягкое сиденье автомобиля, в котором муж вез ее по ночному городу. Уклончиво заметила:
— Не увлекайся, Петер. Какой-то Шмельц этого не стоит.
— Ты что, хочешь сказать, что его надо пощадить? Сузанна улыбнулась.
— Ты пощади себя. Зачем ты снова тратишь на него столько сил? Надеюсь, не из-за меня?
— Личные дела тут совершенно ни при чем. Это одна из возможностей очистить сферу нашей деятельности от людей, не знающих, что такое честь, и не способных создать что бы то ни было на благо людям.
— Но все это слова. — Она звонко рассмеялась. — И кто тебе поверит?
— Дело вовсе не в том, что случилось или не случилось до нашей женитьбы!
— А ты никогда и не спрашивал, — с улыбкой сказала она. — Спроси, и я тебе отвечу.
— Да меня это просто не интересует, — уж слишком яростно он убеждал ее, — и нет причин, чтобы интересовало. Наш брак основан на обоюдном понимании и уважении, на взаимно уважаемой свободе — и это привело нас к нынешней гармонии отношений.
— Ты был бы еще увереннее, — попробовала еще раз Сузанна, — если бы знал, что было в действительности между мной и Шмельцем.
— Нет, — строго отрезал он. — Личная жизнь Шмельца меня не занимает. Как человек он мне отвратителен. И говорю тебе: он ничего не стоит не только как человек, но и как журналист. Это аморальный, безответственный и бездарный тип, просто беспринципный выскочка.
— Прошу тебя, Петер, — нежно сказала она, — не ищи ты себе приключений! Я могу предложить тебе кое-что получше.
* * *
Три интермеццо между Сузанной и Анатолем из тех времен, когда Сузанна еще не стала фрау Вардайнер.
Кафе в центре города на Зонненштрассе, 1961. Говорит Анатоль Шмельц:
— Кое-кто, фройляйн Бендер, обратил мое внимание на вас, и я позволил себе пригласить ва» С сюда. Ваша статья о строительных премьерах в столице была великолепна. Ясна по мысли и хорошо читалась. Вы хотели бы сотрудничать со мной, точнее говоря, с моей газетой, которую мы собираемся расширить?
