Вам доверяются люди - [29]

Во время войны отец умер, брат женился еще в армии к уехал к жене, а Михась Горнуш, как он сам называл себя, поступил на открывшуюся мебельную фабрику и тоже обзавелся семьей.

Вызов в Москву был для него событием чрезвычайным и необыкновенно волнующим. Он считал, что в Москву ездят только очень значительные люди, и все боялся, как бы не вышло какой-то конфузной ошибки и как бы его попросту не отправили обратно. Но все оказалось в порядке: его хорошо принимали в той организации, от которой пришел вызов, и на московской мебельной фабрике, где он подробно объяснял солидным инженерам, как и из какого дерева надо изготовлять легкую гнутую мебель, какие процессы можно механизировать, а в промежутках между обсуждениями бегал в своем легком коротеньком пальтишке по Москве, стараясь как можно больше увидеть и запомнить. И добегался: простудившись, стыдливо перемогал несколько дней болезнь, пока соседи по гостиничному номеру, такие же командировочные, как он сам, не обратили внимания на его надрывный, сухой кашель, на запекшиеся губы и темно-красные, почти бурые пятна на щеках. Раздобыли градусник. Температура оказалась под сорок. Вызвали скорую помощь, и вот он, с двусторонним воспалением легких, очутился на больничной койке. Он и здесь конфузился, смущался, чувствуя себя в чем-то виноватым перед московскими товарищами, стесняясь тех забот, которые принес незнакомым людям, и грустя об оставшейся во Львове семье.

Сушкевич уже лежал в третьей палате, когда привезли Горнуша. Лознякова распорядилась положить их вместе, рассудив, что к Горнушу ходить некому, а сам он настолько мягкий и непритязательный человек, что Сушкевичу это обеспечит необходимый покой.

Сейчас Горнуш лежал на своей кровати, тихий и испуганный, с тоской поглядывая на хлопотавших возле Сушкевича людей.

Палата была маленькая, и Степняк, не входя, заглянул в приоткрытую дверь. Ему бросилась в глаза подушка с кислородом, которую держала тетя Глаша. Он невольно пробормотал вслух:

— Значит, есть кислород?

Лознякова, на секунду повернув бледное, усталое лицо, слабо махнула ему рукой и снова склонилась над постелью. Чернявая сестра Лизочка со шприцем в руках, очевидно, ожидала команды Юлии Даниловны. Пахло камфарой и эфиром.

— Илья Васильевич, помогите мне чуточку приподнять больного, — негромко сказала Лознякова, и Степняк шагнул в палату.

Они вдвоем завели руки под спину Сушкевича и очень бережно, ловко подтянули его вверх. Лицо Сушкевича было измученное, с тяжелыми тенями вокруг рта и глаз.

— Кислород! — все так же негромко сказала Лознякова, и Степняк опять отступил к двери, пропуская тетю Глашу с подушкой.

Сушкевич дышал коротко, прерывисто, и от удушья, которое мучило его, на лице проступал тот тоскливый страх, который столько раз Степняк видел на лицах умирающих и к которому никогда нельзя привыкнуть. Ему самому стало душно, но в этот момент кислород с легким шипением пошел по трубке, и Сушкевич начал дышать глубже.

Лознякова, не поднимая его вялой, почти безжизненной руки, вытянутой поверх одеяла, сосредоточенно считала пульс.

— Укол!

Лизочка бесшумно придвинулась к постели. Сразу острее запахло эфиром. Игла быстро, словно клюнув, вошла в тело человека.

— Сейчас станет легче, — наклоняясь к лицу Сушкевича, отчетливо сказала Юлия Даниловна.

Он медленно опустил и снова поднял веки в знак того, что слышит, понимает. Скорбная тень возле рта еще сгустилась. Тетя Глаша, приподняв кислородную подушку, осторожно надавливала на нее, помогая кислороду выходить в трубку, и подушка медленно худела, опадая на углах.

Неожиданно Сушкевич рванулся, пытаясь приподняться.

В глазах его соединились детская обида с величайшим недоумением, и так, с этими обиженными, широко раскрытыми, стекленеющими глазами, он стал валиться назад, на согнутую в локте маленькую руку Юлии Даниловны.

— Нет, тут ему все-таки слишком душно! — выпрямляясь, громко сказала Лознякова; лицо ее словно замкнулось в отчаянном напряжении. — Илья Васильевич, зайдите с изголовья. Выкатим кровать…

Она продолжала стоять, как стояла, левой согнутой рукой поддерживая голову умершего, а правой держа мертвую руку, словно все еще считая уже оборвавшийся пульс.

Степняк послушно и неловко протиснулся за спиной Юлии Даниловны, загородившей проход между кроватями Горнуша и Сушкевича.

— Лиза, — тем же громким, ясным голосом сказала Лознякова, — беритесь за спинку. Тетя Глаша, вы оставайтесь в палате…

Горнуш впервые за все время зашевелился и мягким украинским говорком виновато предложил:

— Може, лучше форточку?.. Колы товарищу душно, я можу с головой укрыться.

— Форточка мала. Ему надо кислородную палатку, — не задумываясь и по-прежнему заслоняя своим телом неподвижное лицо мертвого, строго ответила Лознякова, и Степняк, уже сдвинувший кровать, понял, что эта маленькая женщина, на его глазах так упрямо, так отчаянно, так храбро боровшаяся со смертью, ни на секунду не забывала о другом больном, который лежал рядом и которому нельзя было видеть случившееся.

Когда тетя Глаша тихо и неторопливо закрыла за ними дверь, когда кровать с умершим откатили в изолятор, туда, куда не могли заглянуть ни ходячие больные, ни случайные посетители и где полагалось до отправки в морг, на вскрытие, держать покойников, Юлия Даниловна горько и страстно сжала руки: