Вам доверяются люди - [102]

— Я вам положу на большое блюдце, это так вкусно… — она щедро выложила полную ложку варенья. — Ну, пробуйте же!

«Вот и не скупа как будто! — подумал Мезенцев, придвигая к себе блюдце. — Или авторская гордость?»

Он подцепил ложечкой «пробу» и, зажмурившись, как истый дегустатор, медленно распробовал варенье.

— Прелестно! Но из чего состоит этот «ералаш»?

— Нравится? Таисия Павловна радостно улыбнулась. — Я ведь очень люблю кухарничать. Если б не революция, была бы поварихой в богатом доме.

— Хорошие поварихи нужны и при советской власти… — не удержался Мезенцев.

— Надеюсь, вы не хотите сказать, что в качестве поварихи я была бы полезнее, чем в должности заведующего райздравом?

Он хотел сказать именно это и потому запротестовал с удвоенной энергией:

— Я хотел сказать, что счастлив узнать ваши скрытые таланты! Но не томите же меня: здесь клюква, это я вижу… кажется, яблоки? А еще что?

«Ералаш» был действительно очень вкусен.

— Клюква, яблоки, апельсиновые корки и грецкие орехи! — голос Таисии Павловны звучал так, как звучит голос профессора, когда он демонстрирует студентам особо сложный хирургический случай.

— Нет, в самом деле прелестно! — повторил Мезенцев. — Но о чем мы все-таки говорили до «ералаша»?.. Да, вы сказали что-то о подлогах Рыбаша.

Теперь, когда руки Федора Федоровича были заняты стаканом и ложечкой, Таисия Павловна вновь обрела способность разговаривать.

— А разве не подлог? В регистрационном журнале записано черным по белому: «Раненая доставлена в ноль сорок пять». Но Рыбаш, вопреки очевидности, вопреки документу, — журнал-то ведь документ? — Рыбаш кричит, что уже в ноль тридцать начал операцию. Каково?

Таисия Павловна задыхалась от возмущения.

— Людям свойственно ошибаться, — успокоительно сказал Мезенцев. — От ошибок никто не застрахован. Даже регистрационный журнал.

По своему обыкновению, он слегка иронизировал. Но Таисия Павловна иронии не оценила.

Мы обязаны верить документу! — твердо сказала она. — Дежурила опытная сотрудница, не девчонка. Я сама разговаривала с нею. Утром, при сдаче смены, Рыбаш неслыханно оскорбил ее именно по поводу записи в журнале. У нее несколько свидетелей.

— А зачем ей свидетели?

— Ну просто там было много народа, все слышали. Орал на нее, топал ногами — словом, вел себя недопустимо. Она говорит, что только потом поняла, почему он так бесновался. Вспомните: смерть зафиксирована в час ночи. Значит, если раненую доставили в ноль сорок пять, то было вопиющей медицинской безграмотностью…

Мезенцев старательно собирал с блюдечка остатки варенья.

— Но если ее доставили до половины первого, то брать на стол было не лишено смысла, — по своему обыкновению, Федор Федорович высказывался предположительно; с шутливым вздохом он отодвинул опустевшее блюдечко. — Впрочем, всему есть предел, даже такому восхитительному «ералашу»…

— Берите еще! — Таисия Павловна подвинула к Мезенцеву банку и снова вернулась к тому, что ее грызло: — Я не понимаю, почему вы так упорно защищаете Рыбаша?

— Помилуйте, где же я защищаю? — Мезенцев, колеблясь, поглядывал на банку. — Мы с вами просто рассматриваем вопрос со всех точек зрения. Если угодно, возьмем для примера ваш деликатес, — он все-таки положил на блюдечко новую порцию варенья. — Отличная штука, не правда ли? Однако я не стану прописывать этот «ералаш» послеоперационному больному… Диалектика, так сказать, в действии!

— Ох, Федор Федорович, мне сейчас не до шуток! — Бондаренко залпом выпила свой бесцветный остывший чай. — Вам придется… уехать, Рыбаша надо гнать из больницы поганой метлой, Степняку Госконтроль предъявляет серьезнейшие обвинения… С кем же работать, я вас спрашиваю?!

Мезенцеву вдруг пришло в голову, что все это чаепитие задумано с единственной целью — отговорить его от заграничной поездки. Он насторожился. Предстоящее турне по Европе не только само по себе обещало много интересного, не только льстило Федору Федоровичу, но и сулило в будущем различные весьма приятные перспективы. И отказываться от всего этого он никоим образом не собирался.

— Не так трагично, не так трагично, дорогая! — с нарочитой медлительностью допивая чай, сказал он. — Во-первых, я уезжаю не навеки. Во-вторых, до отъезда еще добрый месяц. Правда, оперировать, боюсь, будет некогда, но от общего руководства отделением я ведь не отказываюсь…

Таисия Павловна опустила глаза. Что толку в этом «общем руководстве», когда главное — оперировать?

Беспокоясь лишь о том, чтобы «энергичная дамочка», как он мысленно называл Бондаренко, не помешала его планам, Мезенцев продолжал:

— Теперь по поводу Рыбаша. Поверьте, уважаемая Таисия Павловна, этот Рыбаш, при всех недостатках его характера, очень дельный хирург. Ошибкой было, очевидно, поручать ему заведование отделением. Тут нужен человек, прошедший большую жизненную школу. Такой, например, как Егор Иванович Окунь…

— Окунь? — округляя глаза, переспросила Бондаренко.

Мезенцева осенило вдохновение.

— Именно, именно, — задумчиво покачивая головой, повторил он. — Я, конечно, ничего не советую. Я просто, так сказать, размышляю вслух… Если бы Окунь заведовал второй хирургией, думаю, у вас было бы куда меньше огорчений. А Рыбаша, для вашего спокойствия, я бы взял в свое отделение…