Вальтер Беньямин – история одной дружбы - [50]

, которого он как-то вечером пригласил вместе со мной и который был явно очарован личностью Беньямина. В один из вечеров мы пошли в китайский ресторан; Беньямин был его завсегдатаем и расточал похвалы в его адрес.

Я повёл его к Роберту Эйслеру, удивительному персонажу в учёном мире, с которым я уже сводил его однажды в Мюнхене, где часто с ним общался. Эйслер был одним из наиболее изобретательных и – если судить по запасу цитат, которые он приводил в своих книгах, не сверяясь с источником, – одним из самых образованных историков религии. На все великие нерешённые проблемы он имел наготове гениально-неправильные ответы, обладал необузданным честолюбием и неутомимой предприимчивостью, но и неустойчивым характером. Беньямин всегда интересовался Эйслером, и я часто сообщал о его напичканных цитатами прыжках в научный авантюризм; его затеи в разное время производили много шума, но оставались безрезультатными. Например, по ходатайству великого английского филолога Гилберта Мюррея Эйслер был назначен руководителем Секции интеллектуального сотрудничества Лиги Наций²⁶³ с резиденцией в Париже, не консультируясь перед этим с правительством Австрии, чьим гражданином он был. Когда я приехал в Париж, Беньямин рассказал мне о скандале, вызванном этим назначением, а именно: австрийское правительство заявило официальный протест против назначения Эйслера, а тот уже успел обзавестись гигантской квартирой на рю де Лилль²⁶⁴ ввиду своих будущих представительских обязанностей. Визит, который мы нанесли Эйслеру в его осиротевших апартаментах – «официальные лица» его уже избегали, – опечалил нас, тогда как сам он бодро говорил о своих великих открытиях: личность и роль Иисуса как зачинщика политического бунта, о чём как раз читал cours libre²⁶⁵ в Сорбонне. В ту пору у него возникли идеи, которые он потом изложил в объёмистом труде «Jesus Basileus ou Basileusas²⁶⁶». Это была фантастическая сцена, и Беньямин, обладавший особым чутьём к таким ситуациям, попал в свою стихию. Мы сходили и на лекцию из этого курса, который посещали ученики и друзья Соломона Рейнака. В высшей степени нехристианская гипотеза, в которой он остроумно и самоуверенно применял теории Каутского о происхождении христианства и подкреплял их неожиданными толкованиями столь же неожиданных источников, встречала одобрение «вольнодумцев» из Cercle Ernest Renan²⁶⁷. Но нам было ясно, что мы являемся свидетелями печальных перипетий в жизни незаурядного человека.

Вскоре после моего отъезда в середине мая Беньямина посетила Дора, и он несколько дней водил её по городу. Дора написала мне об этом открытку; в ней она пыталась подражать бисерному почерку Вальтера, который сам он называл «важной частью новой каббалы». Потом он поехал с ней на Ривьеру и на несколько дней – в Монте-Карло, где выиграл столько денег, что смог на них позволить себе недельную поездку на Корсику. В июле он написал мне по возвращении в Париж: «Из маленькой открытки ты узришь, что я был на Корсике. Эта поездка была чудесной и благотворной для меня. Плохо в ней то, что у меня там пропала стопка незаменимых рукописей, en l’espèce²⁶⁸ многолетних набросков к “Политике”, оригинал “Улицы с односторонним движением”, в котором, правда, не так много того, что не осталось в копиях, и всякая всячина. Как я тебе, вероятно, писал, для возвращения с Корсики в Антиб²⁶⁹ я воспользовался самолётом и тем самым оказался в курсе человеческих средств передвижения. Меня радует плодотворность твоего английского отпуска, но меньше – твоё запоздалое прибытие сюда. Я сейчас в полном порядке и через две недели останусь в полном уединении. Пока что я направил свои окрепшие силы на давно обещанный донос на сочинения Келлера²⁷⁰; льщу себя надеждой, что мне удастся пристроить сюда то, что уже давно околачивается по закоулкам моего мозга. Возможно, “Литературный мир” сочтёт его слишком длинным – во всяком случае, я учитываю такой вариант, – и тогда опять настанет публицистическая нужда».

В середине августа я снова приехал в Париж, и мы провели вместе несколько недель, до середины или конца сентября. Перед моим приездом, с 12-го по 16 августа, он совершил небольшую поездку в Орлеан, Блуа и Тур, по замкам Луары, договорившись поехать вместе с одной парижской знакомой. Познакомился он с ней недели за четыре до поездки и влюбился в неё, что в те годы случалось с ним довольно легко и часто. Она, однако, его подвела, и он поехал один, «хотя мука одиночества, особо настигающая меня в путешествиях», вызывала его меланхолию. Он колебался, ехать ли вообще, но – как писал он – «если бы сегодня не приезжал Шолем, я бы, наверное, не сделал этого. Но я сбежал. Я бы не вынес его порой хвастливой самоуверенности». Беньямин не видел меня четыре года и не мог знать, что после опыта в израильской земле, глубоко занимавшего меня, от «самоуверенности» у меня мало что осталось. Когда мы встретились 17 августа, Беньямин был сама любезность по отношению к нам с женой. Моя жена во время поездки к себе на родину заехала из Гамбурга на неделю в Париж, и мы несколько раз встречались втроём. Мы как-то посетили его и в убогом Hôtel du Midi