Вальпургиева ночь - [9]

Все медленно встают, кроме Хохули, старика Вовы и Гуревича.

Боренька(у него из-под белого халата — ухоженный шоколадный костюм, поверх тугой сорочки, галстук на толстой шее. В этом обличии его редко кто видел: просто он сегодня дежурный постовой медбрат в первомайскую ночь. Шутейно подступает к Стасику, который застыл в позе «с рукой под козырек»). Так тебе, падло, значит, не хватает у нас в дурдоме каких-то там желез?

Тамарочка. Не дрейфь, парень, сейчас у тебя все железы будут на месте.

Боренька, играя, молниеносно бьет Стасика поддых, тот в корчах опускается на пол. Тамара указывает пальцем на Вову.

А этот сморчок почему не встает, вопреки приказу?

Боренька. А это мы спросим у него самого… Вовочка, есть какие жалобы?

Вова. Нет… На здоровье жалоб никаких… Только я домой очень хочу… Там сейчас медуницы цветут… Конец апреля. Там у меня, как сойдешь с порога, целая поляна медуниц, от края до края, и пчелки уже над ними…

Боренька(поправляя галстук). Я, житель городской, в гробу видал все твои медуницы. А какого они цвета, Вовочка?

Вова. Ну, как сказать?.. Синенькие они, лазоревые… Ну, в конце апреля, небо после заката…

Боренька под смех Тамарочки ногтями впивается в кончик Вовиного носа и делает несколько вращательных движений, Вовин нос обретает цвет апрельской медуницы. Вова плачет.

Боренька (продолжает обход). Ну, как дышим, Хохуля? Минут через пять к тебе придет Игорь Львович с веселым инструментом, придется немножко покорячиться… а тебе что, Коленька?

Коля. У меня жалоба. Я в этой палате уже второй год. Потому что мне сказали, что я эстонец и что у меня голова болит… Но ведь я уже давно не эстонец, и голова давно перестала болеть, а меня все держат, держат…

Тамарочка тем временем привлечена зрелищем справа: Сережа, отвернувшись к окну, тихонько молится.

Тамарочка. А! Ты опять за свое, бабахнутый!

Раздувая сизые щеки, направляется к нему.

Сколько раз тебя можно учить! Сначала к правому плечу, а потом уже к левому. Вот смотри!

Хватает его за шиворот и, плюнув ему в лицо, вначале ударяет его кулаком по лбу, потом с размаху — в правое плечо, затем в левое, потом под ребро.

Повторить еще раз?

Повторяет то же самое еще раз, только с большей мощью и веселым удальством.

Дерьмо на лопате, еще раз увижу, что крестишься, утоплю в помойном ведре!..

Боренька. Да брось ты, Томочка, руки марать. Поди-ка лучше сюда.

Отшвырнув Колю, движется в сторону Михалыча, Вити и Гуревича.

За ним свита: Прохоров, Алеха и Тамарочка.

Прохоров. Товарищ контр-адмирал, как видите, не может встать перед вами во фрунт. Наказан за буйство и растленную агентурность. Вернее, за агентурную растленность и буйство.

Боренька. Понятно, понятно…

Краем глаза, скользнув по Гуревичу, вдумчиво грызущему ногти, подходит к Вите.

Витя с розовой улыбкой покоится на раскладушке, разбросанный как гран-пасьянс.

Тамарочка. Здравствуй, Витенька, здравствуй, золотце!

Широкой ладонью с маху шлепает Витю по животу.

У Вити исчезает улыбка.

Как обстоит дело с нашим пищеварением, Витюньчик?

Витя. Больно…

Боренька(хохочет вместе с Тамарочкой). А остальным нашим уважаемым пациентам разве не больно? Вот они почему-то хором запросились домой — а почему, Витюша? Очень просто: ты причинил им боль, ты лишил их интеллектуальных развлечений. Взгляни, какие у них у всех страдальческие хари. Так что вот: давай договоримся сегодня же…

Тамарочка. …сегодня же, когда пойдешь покакать, чтобы все настольные игры были на месте. Иначе придется начинать вскрытие. А ты сам знаешь, голубчик, что живых людей мы не вскрываем, а только трупы…

Прохоров между тем с тревогой следит за Алехой-диссидентом. Но об этом речь чуть пониже.

Боренька (расставив ноги в шоколадных штанах и скрестив руки, застывает над сидящим Гуревичем). Встать.

Тамарочка. А почему у этого жиденка до сих пор постель не убрана?..

Боренька (все так же негромко). Встать.

Гуревич остается погруженным в самого себя. Всеобщая тишина.

Боренька (одним пальчиком приподнимая подбородок Гуревича). Встать!!!

Гуревич тихонько подымается и врасплох для всех с коротким выкриком вонзает кулак в челюсть Бореньки. Несколько секунд тишины, но если не принимать в расчет Тамарочкиного взвизга. Боренька, не изменившись ни в чем, хладнокровно хватает Гуревича, поднимает его в воздух и со всею силой обрушивает на пол. С таким расчетом, чтобы тот боком угодил о край железной кровати. Потом — два-три пинка в район печенки, просто из пижонства.

Боренька (обращаясь к Тамарочке). Больному приготовить сульфу, укол буду делать сам.

Прохоров. Что ж поделаешь, Борис… Новичок… Бред правдоискательства, чувство ложно понятой чести и прочие атавизмы…

Боренька. А тебе лучше помолчать. Гнида…

Люди в белых халатах удаляются.

Прохоров. Алеха!

Алеха. Да, я тут.

Прохоров. Первую помощь всем пострадавшим от налета!.. Стасик, подымайся, ничего страшного, они отвалили. Ничего экстраординарного. Все лучшее — еще впереди. Сначала — к Гуревичу…

Прохоров и Алеха, со слабой помощью Коли, втаскивают на кровать почти не дышащего Гуревича, накрывают его одеялами, обхаживают.

Всем хороши эти люди, евреи. Но только вот беда — жить они совсем не умеют. Ведь они его теперь вконец ухайдакают, это точно.