Валентина Серова. Круг отчуждения - [27]
Поднялись в боевом порядке. Серов первый, за ним Миша Якушин. Начали хорошо. Толя знал, что такое слепой полет. Практика у него была на Дальнем Востоке, о нем с той поры говорили как об асе высочайшего уровня. Ночные воздушные операции в Испании тоже, по сути, можно было считать слепыми. Но тогда шла война. А сейчас они отрабатывали слепой полет на скоростном тренировочном самолете и на малой высоте. Машина была крайне неудобная — двухместный скоростной истребитель шел всего на высоте 400 метров над землей. Малейшая ошибка — и земля расступится для тебя навсегда. Толя почти ничего не слышал, в закрытой кабине стоял рев, как будто он был не в небе, а скользил вкривь и вкось по полости бесконечной невидимой трубы. Казалось, что машина виляет, идет в крен, что он сильно бросает ее то вправо, то влево. Осипенко кричала:
— Идем верно!
Они летели над селом Высокое. Деревенские избы сверху видны как на ладони. Черные неровные прямоугольники полей, рощица в нежных майских листьях стояла серая под дождем. И узкое шоссе уходило на Москву.
— Полететь бы сейчас прямо туда, к Лапарузке.
Какой-то человек шел по направлению к шоссе. Пять-шесть лошадей пощипывали в стороне траву...
Очевидец полета рассказывал, что самолет производил странные фигуры. Потом внезапно быстро пошел широким винтом вниз.
Они летели к рощице, Серов сделал круг, повернулся к базе, но вдруг вернулся назад, завиражил и внезапно перешел в штопор. Истребитель надо было ввести в пике — идти к земле вниз по прямой, а потом бросить его вверх, резко набирая высоту. Но между машиной и землей не было пространства. Самолет врезался в землю вертикально.
Якушин вернулся на аэродром. Посмотрел кругом — никого. Толя должен был сесть раньше. Миша подумал: «Может быть, он уже раньше прилетел, заправился и пошел в третий раз?» Сели другие — Смирнов, Ряхов. Зарядились, полетели. Якушин летел невысоко и смотрел, где Анатолий с Полиной. Отгоняя тревогу, говорил себе, что отстал. Через сорок минут пошел на посадку. В этот раз Якушин пилотировал. Часто бывало на практике, что при посадке то подтянешь, то проскользишь, а это ошибка. А тогда Миша сел идеально, прямо у знака «Т» на три точки, по заданию. Увидел другие самолеты и подумал, что среди них стоит Серов. Педант, похвалит, в его вкусе такая точность.
Но как только сел, к нему подбежал Литвинов:
— Миша, выключай мотор!
Якушин удивился — он хотел заправляться:
— Что, отменяется?
— Нет Серова и Осипенко.
— Ну и что? Они в своей зоне пилотируют.
Начался сильный дождь, поднялся ветер, небо совсем почернело.
— Нет их в зоне. Сели на вынужденную, может быть.
Побежали к начальнику курсов.
Ряхов спросил:
— Когда комбриг заправлялся?
— На второй полет. — Переглянулись. — У них горючего на сорок минут. Прошло уже два часа.
Начальник курсов Абрамычев обратился к Ряхову:
— Пройдите в их зону, товарищ Ряхов, посмотрите.
Через несколько секунд летчик шел бреющим полетом в зоне Высокого и осматривал землю.
Вдруг похолодел, почувствовал, становится плохо. Увидел, как в поле бегут люди. Толпа собиралась у черной точки недалеко от дороги. Нет, не может быть. Толя, наверное, ходит поблизости, злой как черт, осматривает неполадки.
«Иду бреющим, вижу: вся машина разбита, мотор, фюзеляж — все... Одни крылья и хвост вздернулись, как кости скелета. Чувствую, мороз прошел по коже и будто шлем стал подниматься на голове...»
На аэродроме стояли курили, говорили сдержанно. Пусть немного ранены. Но предположить, произнести слово «авария» не могли. Еще надеялись. Вот показался в небе Лакеев, полетевший вслед за Ряховым.
«Мы ждем, чтобы узнать, что там случилось, — вспоминал Якушин эти трагические минуты. — Стоим здесь, на старте, и ничего не знаем... И вот летит к нам Лакеев, снижается, и мы видим вдруг, как он показывает нам руками крест, вот так... Это значит — или тяжело раненные, или мертвые. Мы с Борисом Смирновым пошли на то место. Видим, стоит Евгений Антонов. И поза у него такая, что понятно стало — ничего хорошего нет, согнулся как-то весь... И по другим летчикам, стоявшим там, было уже видно, случилось что-то непоправимое...»
Люди не расходились. Стояли в оцепенении. Услышали, узнали, что был Серов, была Осипенко. Кто-то из женщин заголосил, потом и другие. Надо было что-то делать. Людей попросили отойти, поставили оцепление.
Сообщили в Москву. Через полчаса прилетел почерневший Смушкевич — его самолет приземлился прямо в поле, у разбитого истребителя. Комбриг посмотрел на то, что осталось от Полины и Анатолия, быстро отошел. Стоял и плакал в стороне.
Ничего не обсуждали. Все поняли — смерть была мгновенной. Но одно обстоятельство поразило друзей Толи — его кабина оказалась открытой. Друзья представляли, как Толя в последний миг избавил себя от турбинного слепого невыносимого шума и увидел без стекла место своей гибели...
Валентина Васильевна вспоминала, что случайно на сцене она ударила руку и разбила часы — они остановились. Это плохая актерская примета, а она в приметы верила. Пока шел прогон, ей ничего не сказали. Но внезапно она увидела за кулисами несколько военных. Страшное предчувствие подтверждалось. Ей сразу не сказали, хотели постепенно подготовить, объясняли, что с Серовым не все в порядке. Потом ее посадили в машину и по дороге как-то обтекаемо говорили, что он сильно ранен. Но она умоляла сказать всю правду. И тогда ей сообщили — Серов погиб.
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.