Валдаевы - [125]
Замок на двери амбара был винтовой, и Захар долго открывал его, о чем-то думая и шевеля губами.
— На, Захар Андроныч, мешок, я верю тебе, не обманешь, только взвесь уж, пожалуйста, три пуда.
— Может, мало? Сколько донести можешь?
— Да пудов восемь, — протягивая мешок, призналась Палага; и Захар подумал, что такую силой никогда никому не взять, разве что лаской.
— Заходи и ты со мной. Поможешь малость.
Палага шагнула в амбар. Много запахов защекотало ноздри: мучной, ржаной, полбяной, ячменный, просяной, гречишный, а сильнее всех — мышиный.
Захар сначала подпер дверь амбара, потом обнял Палагу. Но та молча расцепила его руки и отшвырнула мужика к стене. Пустая маленка опрокинулась ему на голову. Палага выскочила из амбара.
— Ты, эрзява[25], гордячка и недотрога…
— А ты, эрзянин[26], зазнаешься слишком. Таких, как я, за людей не считаешь, а на самом деле ты — слизняк, а не мужик. Уж если хочешь знать, я уступила бы, но только силе и, знамо, красоте, а не тебе, плюгавенькому. Мешок мой отдай. Он меченый…
— С голоду подохнешь.
— Не помру. Назло тебе, как черемуховый клещ к жизни пристану. — Палага отвернулась и пошла с пустым мешком под мышкой. Свернула в проулок между Шитовыми и Рогановыми. И дала волю слезам. Шагала, ничего не видя, спотыкалась на неровной толоке, вытоптанной коровьими копытами. Выйдя на дорогу, что шла вдоль леска, услышала за спиной шаги. Ее догнал Павел Валдаев.
— Что расплакалась, Паланя?
И она, часто всхлипывая, рассказала о своей обиде. Помянула и про полуштоф водки, — выходит, зазря его подарил Павел, не в ту глотку вино пошло.
— Вытри глаза вот этой бумаженцией. — Павел протянул ей четвертную бумажку. Палага глазам своим не поверила. Не решалась брать. — Держи! — настаивал Павел. — Дарю ее тебе.
— Такие деньги?
— У меня они покуда зря лежат…
Приятный бас Павла словно спеленал усталое сердце, и глядя на этого рыжего, рослого молодца, она мысленно поставила рядом с ним Алякина и улыбнулась — уж слишком жалким выглядел Захар рядом с этим крепким белокурым мужиком, который когда-то был первым другом ее мужа, и вдруг подумала, что уж коль затевать сердечные дела, то только вот с таким…
— И так я многим задолжала.
— Сколько?
— Семьдесят рублей. — Но тут же спохватилась: — Ну, а когда долг вернуть?
— Слезы лить перестанешь — и мы с тобой в расчете.
— Бабьи слезы дешевы.
— Чьи для кого, — смущенно сказал Павел. С юных лет лежало у него сердце к Палаге, но открыться ей он никогда не смел. И, может, поэтому не мог привыкнуть к своей жене Насте — другая в душе была. Неужто Палага не замечает? Замечает, конечно, но вида не подает… И поспешил заговорить о другом: сказал, что вчера вечером вернулся домой Гурьян.
— Неужто? Где он?
— Может, к вечеру к тебе заглянет.
Было свежее утро. В одно из окон, словно балуясь, из палисада заглядывала зеленая березовая ветка, точно манила наружу, и Палага вышла на задворки.
Думы о Павле Валдаеве приятно волновали бабье сердце, и не могла она уйти от них ни днем, ни ночью. И чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, она старалась думать о муже. Хороший он, Аристарх. Не о себе всегда думал — за общее дело стоял. Потому и попал в острог. Не быть верной такому — перед людьми грех… Вернется он. Ведь и Гурьяна долго не было, а глядь, — вернулся!
Гурьян зашел к ней вчера вечером и долго расспрашивал о житье-бытье, об аловских новостях. Он уже знал, что многие его товарищи, сбежавшие когда-то вместе с ним от карателей, давно вернулись домой: и Павел Валдаев, и Агей Вирясов, и Афоня Нельгин, и Родион Штагаев, и Аверьян Мазурин, и Федот Вардаев. Спросил, куда подевался Василий Лембаев.
И Палага сказала, что Василий вовсе никуда не отлучался — перевоз держал. Гордей Чувырин лесничил. Елена Павловна Горина — она уже не Горина, а Таланова, по мужу, — вышла за учителя, которого прислали года два тому. Аника Северьянович тоже на месте — детишек учит.
Гурьян порадовался: не распался кружок, который он сколотил когда-то. Иногда, оказывается, Аника Северьянович собирает прежних единомышленников — читают разные книжки, говорят о наболевшем. Редко, но собираются. И кружок зовется кружком самообразования.
— Надо бы почаще видеться, — заметил Гурьян. — Дом у тебя большой. Можно тут собираться… Жди скоро гостей. Или, может быть, откажешь?
Палага смутилась. А Гурьян протянул ей красненькую и сказал, что опасного ничего не будет, — просто соберутся, поговорят о том, о сем, почитают что-нибудь дозволенное, пусть будет чай и водочка с закуской человек на пятнадцать; а красненькая — на расходы… Хозяйка спрятала десятку в сундук и сказала, что она не против, — знала, среди гостей обязательно будет и Павел Валдаев…
…Легкий утренний ветерок приятно дует в лицо. Палага снова поймала себя на том, что думает о Павле. Дошла до своего огорода и высыпала на ладонь хорошо созревшую головку мака. Ловко бросила в рот черные семена, оглядела все, что было в огороде, и вернулась ко двору.
На скамейке во дворе сидел только что проснувшийся сын Мишуха, болтал босыми ногами и пел:
— Сынонька, на судной лавке пресные лепешки, еще горячие. Позавтракай. Только сначала умойся, потом помолись, а то ты, как птичка, едва глазенки продрал — сразу петь… А я пойду рожь жать. На Нижнее поле.
