В жару - [19]
– Коля, прости, забыл позвонить.
– Снова поиздеваться надо мной решил? Юность свою вспомнил? Дебоши свои пьяные, драки бесконечные, забавы-заебы свои наркоманские?.. Столько добра чужого угробил – мало тебе?.. Отчима своего машину помнишь?.. Я помню. Что вы с ней сделали? Угнали?.. И утопили потом?
– Сожгли, – отвечал Иван, укладываясь на мягкий, с толстым ворсом ковер, – home sweet home, – улыбался он, закрывая глаза и поглаживая овчинку. – Я здесь буду спать, о’k?
– Все, последний раз ведусь, понял?.. Можешь в Неву прыгать, как тогда, в детстве. Можешь вены себе вскрывать – похуй мне! Понял?!.. Только уж, пожалуйста, в этот раз наверняка давай, чтобы все по-настоящему было, о’k?
– Угу…
– Свинья… паразит…
Иван кивнул в знак согласия.
– Я, когда сегодня туда приехал – искать тебя, спасать, блядь, снова! – меня с такой радостью встретили, веришь?.. Толпой целой, мести жаждущей – менты, свидетели… ну и пострадавший, естественно. Коллективно так, дружненько – с претензиями, штрафами, блядь!.. исками уже готовыми. И ведь отвертеться не получилось – камеры у них там везде понатыканы. Слышишь меня?! – Николай встряхнул Ивана за плечо.
– Ну-у-у-у, м-м-м-м-м…
– Тебе сколько лет вообще?!.. Ты посмотри на себя! На кого ты похож! Звезда, блядь!.. Поднимайся, поднимайся, я сказал! – Николай потянул Ивана за локоть, и тот нехотя сел, не раскрывая глаз.
– Ну да… ужасно… я видел. У него зеркало такое же… такое же, как у тебя почти… старинное тоже… большое… Он вообще… он вообще – he’s a lot like you, the dangerous type, – тихо, хрипло, с вымученной улыбкой запел Иван, – he’s a lot like you, come on and hold me tight… tonight[19]… Ой, слушай! – с некоторой радостью воскликнул Иван. – Он же денег мне дал! Вот, смотри, – он вынул из кармана куртки скомканную купюру и положил ее на коврик. – Случайно, наверное… хотя… хотя я старался… очень… ну… соответствовать, – улыбался Иван, пристально глядя в глаза Николаю.
– Пока ты там соответствовал, пока, блядь, кувыркался, мы с Максом полгорода облазили-обзвонили. Дрянь ты, Ваня. Какая же ты дрянь… – Николай на секунду замолчал, но тут же с еще большей злобой, с еще большим расстройством продолжал: – Опасный, говоришь… сейчас я тебе покажу опасность! Сейчас я тебя подержу, как надо! – не на шутку сердился Николай и замахнулся для удара.
– Не-е-ет… – отшатнулся, усмехнулся Иван, прикрывая голову руками, – Только не в ухо… не в нос…
– Что с ухом? – также сурово, но и сочувственно тоже спросил Николай и опустился перед Иваном на колени. – Покажи, дай. Убери руки… убери, говорю.
– С-с-с-с-с… больно… ай!..
– Так, давай, поднимайся – в «травму» поедем, – приказал Николай, вставая.
– Нет, пожалуйста… не хочу… не сейчас… не могу ваще… Коля, не сейчас, – и снова Ивана клонило на коврик, и снова Николай пытался его с этого коврика поднять.
– Да что ж такое, а! Вставай, Иван! Ну, давай! – ставя Ивана на ноги, раздраженно уговаривал Николай. – Спать иди!
– Ох-хо! Музло какое – старперское классное, – внезапно оживился Иван и двинулся по коридору, влекомый известной, ласковой и вместе с тем задорной песенкой, представленной в этот раз в несколько блатной манере:
Николай попытался удержать Ивана за плечи, но тот вывернулся из его рук, а после – из куртки и, сбросив ее на пол, вошел в уютную, старого фонда, свежеотделанную по-новому подчеркнуто девятнадцатого какого-нибудь столетия – кухню, с большими окнами, высоким потолком, массивной, старинной как будто люстрой, таким же старинным круглым столом и вазой на нем и увядшими, но все еще прекрасными, розами в ней – в такую же и с тем же примерно убранством кухню, что и у самого Ивана в квартире, с одним лишь «ярким», сразу заметным отличием – мягкими, глубокими двумя креслами и сидящей в одном из них, поджав под себя ноги, молодой, симпатичной, светловолосой и совершенно не знакомой ему женщиной с чашкой ароматного, только что сваренного, кофе в ладонях.
– Hey, hello! – Иван подошел к женщине и протянул руку. – Иван, – улыбнулся он.
– Мари, – улыбнулась она и ответила рукопожатием. Тогда Иван, склонившись, поднес ее руку к губам и стал целовать поочередно каждый на ней палец.
– Отстань, отстань… оставь ее, – подняв куртку, Николай бросил ее на спинку пустого кресла, сел на стул около стола и закурил.
– Est-il ton garçon disparu?[21] – спросила Мари Николая.
– Угу, – ответил он.
– Слушайте, а вы, Мари… ну, как Марина? Как Марина Влади, жена Высоцкого? – весело спросил Иван, услышав знакомые первые ноты и, взяв со стола пульт, прибавил громкости на музыкальном центре. Мари продолжала улыбаться и смотрела на Ивана удивленно и непонимающе.
– Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово!
Рассмеялась ты и взяла с собой, – удерживая пульт, как микрофон, громко, с чувством, с пафосом начал подпевать Иван, поглядывая на Николая.
– И с тех пор ты стала близкая и ласковая, Альпинистка моя, скалол-л-лазка моя!
«…И вновь и вновь Кестер пытался заглянуть в ее глаза. В глаза сидящей напротив и склонившей на грудь себе голову Анны, а после, по старой привычке, погружался под воду, захлебывался отданным телом ее – вкусным, пряно-соленым красным. Выныривая же, запивал тот сок таким же красным – сладким, крепленым. И тут же с прежнею нежною страстью бросался целовать свою любимую, свою невесту, и тут же вновь старался посмотреть в ее не ее, пустые, мертвые глаза».
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.