У противоположного берега реки, на перекате, вода блестела серебристой рябью…
Мутно-сизая дымка пыли стояла над набережной…
— Эх, хороший сегодня денёк, — вяло подумал Косоворотов, дрожащими руками закуривая папиросу. — В поле бы теперь, на реку, на луга! Захватить с собой водки, пива… Огонёк развести, выпивать, да полёживать. Хорошо! Чуть солнышко начнёт припекать, — в воду купаться…
Размышления эти были прерваны дружеским окликом:
— Ну, счастлив наш Бог! Николай здесь, в складе. Сейчас выйдет… Дай-ка мне папиросочку… Ну и печёт сегодня, пожалуй, гроза соберётся.
Петров заметно повеселел.
Надежда на близкую выпивку подбодрила его.
— Пойдём, завернём за угол и там обождём. Юный наследник Мыльниковских миллионов боится домашних соглядатаев и просил убраться от склада подальше. Вставай что ли, идём!
Они медленно направились на угол набережной.
Долго им ждать не пришлось. Минут через десять к ним присоединился и Мыльников.
Это был восемнадцатилетний юноша, с бледной невзрачной наружностью, худощавый, веснушчатый, с тусклыми близорукими глазами.
Летняя парочка из дорогого модного материала сидела на нём как-то мешковато.
Белая панама с нелепо загнутыми полями придавала будущему миллионеру ещё более жалкий вид.
Походя к приятелям, Мыльников трусливо оглядывался и бестолково вертел в руках лёгонькую фатовскую тросточку.
Здороваясь с Косоворотовым, он старался держать себя развязно, но это ему плохо удавалось.
— Константина Ильича сынок? Знакомы, знакомы-с! Вы-то меня, поди, не помните! Мальчонком ведь я ещё был, когда Вы из нашего города изволили отбыть. Тоже по актёрскому делу? Приятно, приятно! А Вы, Василий Ксенофонтович, как раз под случай пришли. Отца в городе нет. За реку в скиты собрался, на богомолье. Теперь я, можно сказать, свободный гражданин. И компанию разделю с моим удовольствием!
— Ну, брат Антон, значит, мы родились под счастливой звездой! Сей юный, но многообещающий отпрыск именитого купеческого рода и напоит, и накормит нас, одним словом, ублаготворит.
— Так идёмте, господа! — предложил Мыльников.
— Что, на твою штаб-квартиру? К Аркадьичу?
— Всенепременно-с. Потому, мне больше никуда ходу нет, по причине городских сплетен и родительского притеснения… Отсюда не далече: всего два квартала.
— Идём, друзья! «Иду к Максиму я…» — фальшиво запел Петров, беря Мыльникова под руку.
— А кто это такой Аркадьич? — спросил Косоворотов.
— Номера он держит. Вверху номера, а внизу — трактир «Мавритания». Не бывал там?
Глава XXXII. Затишье перед бурей
В «Мавритании» приятелям отвели большой угловой номер с окнами на набережную.
Стеклянная дверь вела на балкон, защищённый от солнца парусиной.
В номере было прохладно от опущенных штор. Стоял полумрак.
Войдя, Петров повалился на диван, вытер вспотевший лоб и облегчённо вздохнул.
— Ф-у! Ну, теперь мы отдохнём. На улице температура прямо тропическая, а в желудке у меня настоящая Сахара! Пива! Полцарства за стакан пива!
— Да, пивка теперь недурно выпить, — сочувственно отозвался Косоворотов, открывая дверь на балкон.
— Сейчас, господа, всё будет, и пиво, и водка, — суетливо подхватил Мыльников. — Так ты, братец, — продолжал он, обращаясь к лакею, — дашь нам, прежде всего, полдюжины пивка.
— Холодного, пенистого, пильзенского пива! — с пафосом воскликнул Петров, забираясь с ногами на диван. — Графинчик водки, да не забудь поставить её на лёд, чтобы холодная была. Закусить, там чего-нибудь на скорую руку соберёшь. Да поживее, голубчик!
Коридорный вышел из номера.
Когда на столе появились пиво и поднос с графином и закусками, Петров оживился и взялся за стакан.
— Ну, Николас, — обратился он к своему юному приятелю, — призываю на твою голову все благословения неба. Спасаешь ты нас прямо от гибели. Сорок грехов тебе за это простится.
— Что Вы, что Вы-с, Василий Ксенофонтович. Я завсегда, с моим превеликим удовольствием готов разделить с Вами компанию. Но главная причина — папаша. Извольте сами знать, что это за человек есть. Держит меня, можно сказать, в большом притеснении. Карманных денег по рублю серебром-с отваливает. И смех, и грех! От людей даже совестно.
— Ну, мой юный друг, не нужно роптать на судьбу, — страдальчески поморщился Петров после выпитой рюмки.
— К счастью, ты не заражён ложными предрассудками. В выручку-то, поди, частенько заглядываешь?
Мыльников смущённо улыбнулся.
— Случается… Да Вы сами посудите, господа, как же мне быть иначе? Хочется иной раз с друзьями побеседовать и на прочие удовольствия…
— Выручка выручкой, да и старший приказчик снабжает тебя деньжонками. Парень он у вас жох. Забирает тебя понемногу в свои руки.
— Правда. Сущая правда-с! Ссужает меня-с. Одначе процент берёт хуже всякого жида.
— Рубль на рубль наживает?
— Без малого что так! Ну да, промежду нами говоря, это дело десятое. На это я не обижаюсь. Пускай наживает. Надо же ведь и ему профит иметь…
— Так на богомолье, говоришь, отец-то уехал? Грехи замаливать.
— За реку… В скиты-с… Мы ведь по старой вере.
— Ловко! Отец постом да молитвой душу свою очищает, а сынок тем временем по трактирам чёртомелит.
— Ну что же, это вполне естественно: дело молодое, — вмешался примирительным тоном Косоворотов.
