Глава I. Химическая обструкция
…К последним числам мая установились ясные ветреные дни.
…В садах пышно расцветала сирень.
..Городская жизнь заметно затихла.
Люди более состоятельного класса перебрались на дачи.
Но на окраинах города, в маленьких квартирках железнодорожников, по бедным хибаркам рабочих на фоне монотонной трудовой жизни наблюдались новые явления.
Всё чаще и настойчивее говорили о забастовках, всё с большим и большим недоверием прислушивались к отголоскам войны.
В железнодорожных кружках велась усиленная агитация за необходимость забастовки.
…Василий Иванович Евсеев в эти дни был занят по горло.
Заседания комитета происходили чуть ли не ежедневно.
Кроме того, среди железнодорожников образовалась группа пропагандистов, занятиями которой руководило лицо, назначенное эсдековским комитетом.
Забастовка, в принципе, была принята ещё в начале мая, теперь же речь шла о способах её проведения.
Из двух тысяч человек, служащих в управлении дороги, можно было рассчитывать на сознательную поддержку не более двухсот-трёхсот человек.
Поэтому, в конце концов, решили провести однодневную забастовку всего железнодорожного управления путём химической обструкции.
Была избрана техническая комиссия, на которую были возложены заботы по выработке обструкционного газа.
Евсеев попал в члены этой комиссии.
Каждый день после занятий в конторе ему приходилось маршировать за город.
Там, в укромном местечке, среди густого леса, была устроена импровизированная лаборатория.
Возвращался он домой поздно ночью, голодный и измученный.
Наскоро закусив, кидался на постель и спал до утра, как убитый.
У Косоворотовых ему за последнее время совсем не удавалось бывать.
Раза два в его отсутствие к нему на квартиру заходила Ниночка, оставляла коротенькие записочки, в которых просила зайти, жалуясь на скуку.
— Эх, не до того теперь! — убеждал себя Евсеев, бережно складывая эти письма. — Не такое время. Нужно работать, каждый час дорог!
…Обструкция была назначена на первое июня.
Накануне этого дня по управлению были распространены во множестве листки от железнодорожного комитета.
Комитет приглашал товарищей-сослуживцев «стойко бороться за свои права», разъяснял значение готовящейся забастовки.
Было это во вторник.
…Ещё с вечера Евсеев принёс к себе на квартиру четыре маленькие колбочки — орудие обструкции.
Поднялся он в этот день раньше обыкновенного.
Наскоро выпил стакан чаю и поспешил в контору.
Колбочки должны были быть разбиты ровно в одиннадцать часов.
Подходя к дверям конторы, Евсеев не без некоторого чувства опасения огляделся вокруг.
Он ожидал увидеть наряд полиции, предполагая, что железнодорожное начальство, осведомившись о готовящихся событиях, заблаговременно примет свои меры.
Опасения его были, однако, напрасны.
Ему удалось пройти в контору, не обратив на себя ничьего внимания. Две колбочки он спрятал к себе в конторку, а остальные две понёс передать Коробкину.
Тот встретил Евсеева в коридоре.
Посмотрел вокруг с видом заговорщика и шёпотом осведомился:
— Принёс?
— На вот, возьми… Осторожнее. Не разбей прежде времени.
Юноша, видимо волнуясь и испуганно озираясь по сторонам, взял склянки.
— Отойдём к окну, покурим… Да чего это у тебя руки дрожат, неужели боишься? — улыбнулся Евсеев.
Коробкин счёл нужным обидеться.
— Ну, вот ещё. Чего мне бояться? Просто выпито было вчера, вот и трясутся руки.
Они уселись на подоконник и закурили.
— Так смотри, не перепутай, — начал Евсеев, вяло попыхивая папиросой. — Одну штуку ты разобьёшь на нижней площадке, а другую в коридоре около шкафов со старыми делами. Там место безопаснее.
— Знаю, знаю…
— А я в верхнем этаже устрою. Публика вся более или менее подготовлена. Вновь агитировать не придётся. Для нас с тобой это было бы, пожалуй, и неудобно. Нам нужно держаться в тени… В одиннадцать и начнём. А ты, между прочим, шепни тем, кто понадёжнее, чтобы не засиживались и при первой же тревоге бежали из конторы. Человек пять у тебя надёжных?
