Пожал Косоворотову руку и сейчас же вернулся к прерванному разговору.
— Славное лицо и фигура оригинальная, типичная фигура, — подумал Косоворотов. — Настоящий украинец. Прекрасная модель для художника. Свитку бы ему червонную. Саблю с боку, да люльку в зубы — запорожец хоть куда.
Лицо было, действительно, типичное, своеобразно красивое. Резко очерченный профиль. Угрюмый сдвиг бровей. Целая копна волнистых тёмно-каштановых волос.
Красивые выразительные глаза, часто и неожиданно меняющие выражение: то хмурые, как осенняя непогожая ночь, то ласковые и ясные, как голубое небо.
— Граждане! — снова заорал Петров, — к чёрту словопрения. Выпьем, точно, по единой. А ну, кто в Бога верует! Не отставать. Сокоренко, ты какого там чёрта? Тяни горилку, бесова дытына!
— Зараз! Петь, ты мне скажи, что ты с того вычитываешь?
Собеседник Сокоренко уклончиво пожал плечами.
— Ну, это вопрос спорный. С этим ещё можно не согласиться.
— Да будет вам, черти! Идите водку пить.
Сокоренко поднялся и подошёл к столу. По его несколько затуманенному взору и медленным телодвижениям можно было безошибочно определить, что он уже неоднократно прикладывался к чарке.
Положим, и все присутствующие в комнате были порядочно пьяны.
Не составлял исключения и сам хозяин.
— Сокоренко, хлопец ты мой славный! А ну, заспивай нам трохи… Хвати украинский марш, или как ты его там называешь.
Сокоренко многозначительно покачал головою.
— А, это благодарный номер. Его петь надо. Ведь это же музыка!
— Ну, хватит! Тише, граждане.
Сокоренко откашлялся.
Красивым театральным жестом провёл по лбу.
Взялся за чарку и запел.
Глава XXIV. Вино, песни и… тоска
Голос у него был сильный и звучный, широкий по диапазону.
Видно было умение петь. Сказывалась привычка к сцене…
Бравурный номер как нельзя лучше подходил к голосовым средствам певца.
— Гей, ну те хлопци, славни молодци! Чого смутни, не весели…
Своеобразно красивый мотив, полный дикой запорожской удали и бесшабашного веселья, наэлектризовал слушателей.
Они столпились около стола и дружно хором подхватывали припев. Отбивали такт бутылками.
Сокоренко побледнел от волнения.
Вся его фигура дышала переживаемым чувством. Он весь отдавался песне.
И видно было, что этот полупьяный, помятый жизнью человек не замечает теперь ни своих слушателей, ни окружающей обстановки…
Видит своими грозно потемневшими глазами широкую привольную степь, уходящую вдаль…
Слышит свист ветра в придорожных тростниках…
…Крики орлиных стай.
— Долюшка наша, воля святая. Краше и доли не треба…
…Сокоренко замолк и залпом осушил чарку.
Все последовали этому примеру.
— Как он поёт! — удивлённо воскликнул Косоворотов. — Да он настоящий художник! Какое глубокое переживание… Давно я не слышал такого пения.
— Сокоренко у нас молодец, — с гордостью подтвердил Петров.
— Хоть сейчас в оперу!
— Да — важный голос…
— Милый человек, Андрюша, давай мы с тобой хватим по чарци!
Сокоренко не замедлил воспользоваться этим приглашением.
Пил он артистически. Широко раскрывал рот и плавным движением руки вливал в горло добрую половину стакана.
Выпьет и глазом не моргнёт…
— Эх, Андрей, сердце радуется на тебя глядя… — рассмеялся хозяин, хлопая Сокоренко по плечу.
— Пьёшь ты винцо, как суслице.
— Так чего ж тут мудровать? Знаешь, я обезьянничать не люблю… Хватил одним духом полкварты и гарно!
— Его, чёрта, не споишь!
— Парень крепкий…
Сокоренко беспечно махнул рукой.
— Чудаки, городские панычи: велика хитрость горилку пить!
— Ну, брат, не скажи… Другой слюнтяй за рюмку возьмётся — глядеть на него тошно… Нет, по-моему, нужно пить и веселиться так, чтобы людям завидно было. Коли пир, так пир горой!
— Правильно, Василий! А по сему случаю выпьем.
Антон Константинович не отставал от других. Вынужденное воздержание от алкоголя и перенесённая болезнь давали себя знать. Хмель быстро ударил ему в голову.
Он примостился на краешке кровати.
Прислонился спиной к стене и молча присматривался к своим новым знакомым.
Он переживал теперь то блаженное состояние первого фазиса, которое известно только привычным алкоголикам.
От желудка по всему организму разливалась огненная волна.
Пульс работал усиленно.
Ощущения становились острыми, напряженно чуткими.
Смелые до дерзости мысли рождались в голове, прорезали сознание, как вспышки бледно-синих зарниц.
На язык просились красивые округленные фразы.
Явилась уверенность, если он сейчас заговорит, то речь его будет неотразимо убедительной, а интонация голоса — мягкой, выразительной и проникновенной.
Но ещё не хотелось вмешиваться в разговор. Так хорошо было сидеть, думать и молча наблюдать.
Безвозвратно угасли последние опасения за результаты этой выпивки.
Не хотелось совсем думать об отце, о сёстрах, о скучном настоящем.
…День был ясный, солнечный и от этого неприглядность обстановки ещё более кидалась в глаза. Грязные оборванные обои, заплёванный, давно немытый пол, скудная разнокалиберная мебель.
Пили прямо из стаканов. Закуску брали руками — вилки на столе отсутствовали.
Сам хозяин квартиры, Васька Петров, щеголял в одной ночной рубашке с изорванным воротником, небрежно засунутой в брюки. По его опухшему лицу и всклоченным волосам было сразу видно, что он начал пить водку спозаранку, не подходя к умывальнику.
