— Спасибо, что приютил меня. Мне бы только до весны… Авось поправлюсь. На ноги встану — уеду. Глаза мозолить не буду… Ты не думай, отец, что я с какой-нибудь целью сюда вернулся. Случай вышел. На Дальний Восток я пробирался. Простудился по дороге… Ехать дальше не мог — деньги вышли… Вот и пришлось тебя обеспокоить…
Отец сидел, низко опустив голову. Его широкие плечи по временам вздрагивали.
— Знаю, — продолжал Антон, нервно теребя наволочку подушки, — не особенно это красиво, в тридцать-то лет на отцовский-то хлеб проситься. Совестно мне… да что делать…
Голос его сильно дрогнул…
— Сам видишь, какой я. Застарелый бронхит у меня… А, может быть, что и похуже… Кашляю вот. Бок ломит. Лихорадка, озноб… Совсем из сил выбился.
Он разразился болезненным кашлем.
— Живи пока… Места, слава Богу, есть. Утром доктора пришлю. Живи, что же… не чужой ведь. Как соберёшься со здоровьем, тогда потолкуем… Сестёр к тебе пошлю… Чаем тебя попоят. Ну, оставайся пока!
Косоворотов встал.
Поднялся и Антон.
Глаза их встретились.
Был, казалось, момент, когда сын готов был что-то сделать, сказать что-то, о чём-то просить, быть может, даже плакать. Но это был только момент.
Он сдержался.
А старик Косоворотов прошёл в дверь, не оглядываясь на сына…
Глава XIX. Разные точки зрения
Ремневы сняли себе небольшую, скромную, но уютную квартирку, сравнительно недалеко от центра: всего в десяти минутах ходьбы от Большой улицы.
Выбором квартиры, как и следовало ожидать, руководила Ольга Михайловна, знавшая по опыту прошлой совместной жизни, насколько далёк её муж от каких бы то ни было хозяйственных расчётов.
Ремневу оставалось только удивляться, как быстро и хорошо они устроились.
Ольга Михайловна своими собственными силами, не прибегая к помощи знакомых Ремнева, приобрела в городе хорошо оплачиваемые уроки, достала перевод с немецкого языка; короче говоря, создала себе определённый месячный заработок, в несколько раз превышавший ту сумму, которую зарабатывал муж.
На деньги, оставшиеся у неё после приезда в город, она купила мебели, обставила квартиру. Нашла даже возможным держать прислугу и иметь домашний стол…
— Ну, Олли! — нередко говорил ей Ремнев, — удивляюсь я твоему уменью устраиваться. Как тебя изменила жизнь заграницей. Ты теперь стала иная, чем прежде. Научилась быстро приспосабливаться к обстоятельствам и побеждать их.
В таких случаях Ольга Михайловна обыкновенно отвечала, снисходительно улыбаясь:
— Нет ничего удивительного. На Западе жизнь ушла далеко вперёд. В крупных культурных центрах борьба за кусок хлеба выражается наиболее ярко. Развивает в человеке энергию и находчивость.
Как бы там ни было, но Ремневу после приезда жены в материальном отношении зажилось несравненно лучше. У него была собственная комната — «лаборатория антиправительственных замыслов», как это шутя говорила Ольга Михайловна.
Каждый день был горячий завтрак и обед.
Деньги в доме не переводились.
…Многосложные обязанности, которые нёс Ремнев по поручению комитета, необходимость зарабатывать кусок хлеба, — всё это отнимало у Ремнева немало времени. Ему зачастую не удавалось пообедать дома. Приходилось не спать по ночам. Поздно возвращаться. Иногда по целым часам он не находил времени перекинуться с женой и парою фраз.
Ольга Михайловна, в свою очередь, тоже редко бывала дома. Кроме уроков она была поглощена горячей деятельностью в подпольных кружках.
Ремнев ввёл её в пропагандистскую группу. Она имела практические занятия среди рабочих. Разносила по городу литературу.
Наличность этих условий и такая интенсивная работа, естественно, создавали некоторую ненормальность в личной жизни Ремневых. Не было возможности уделять должное внимание воспитанию ребёнка.
Задумчивый, серьёзный не по возрасту, мальчуган большую часть дня был предоставлен самому себе. Игрушек он не любил, но охотно читал книжки, которые приносил отец.
Вообще, Алексей Петрович больше обращал внимание на сына, чем Ольга Михайловна. Роль последней в деле воспитания Ника сводилась к нулю.
…Последние дни перед демонстрацией Ремневы были по горло завалены работой.
Алексей Петрович накануне знаменательного дня вернулся домой в третьем часу ночи.
Ему отворила жена. Видно было, что она ещё не ложилась. Она посмотрела на Алексея Петровича тревожным озабоченным взглядом и шёпотом спросила, запирая дверь:
— Все приготовления окончены?
— Да, все сделано.
— По городу ходят самые нелепые слухи…
— Знаю. Этого нужно было ожидать. Завтрашнее выступление представляется обывателю чуть ли не началом конца… Олли, я страшно хочу пить, нет ли у нас чаю?
— Самовар на столе, только холодный. Может быть, подогреть? Я могу это сделать сама.
— Не нужно… Мне только утолить жажду… Да, жаркий завтра денёк будет! Но наши рабочие настроены прекрасно. Ах, какие это славные ребята, Олли! Как они беспредельно преданы делу… И понимаешь, ни тени бравировки… Держат себя спокойно, с естественной простотой.
…Ремнев выпил один за другим два стакана холодного чаю, раскрыл портсигар и стал вертеть папироску.
Был он сегодня как-то особенно вдумчив и серьёзен. Но это не был страх за самого себя. Ремнев, когда дело касалось партийных интересов, не знал колебаний. Прямо шёл к цели.
