В третью стражу - [32]

«Ох!» — женщина делает шаг вперед, и наваждение исчезает, но интерес остается.

Ицкович смотрит, наплевав на приличия, и не может насмотреться. Черный локон из-под кокетливой шляпки, белый узкий чуть вздернутый нос — кокаинистка или просто замерзла? — пальто, которое должно по идее искажать формы, но не способное, на самом деле, скрыть замечательную фигуру.

Если бы не Дело в доме, что на углу Рыбна и Тын, Ицкович знал бы, в чем его долг и святая обязанность. Но как тогда быть с господином Хейнлайном, который по-нашему: сука Гейнлейн?

«А никак!»

И в самом деле, что на Гейнлейне мир клином сошелся, или завтра нельзя сделать то, что запланировал на сегодня? Что там у нас не догма, а руководство к действию? Однако даже привычное — пусть и мысленное — ерничанье не может отменить того факта, что он смертельно ранен и — вот ведь жизнь! — нет исцеления для этой раны.

А между тем, женщина, похожая на молодую Ию Савину — ту, еще из «Дамы с собачкой» или даже моложе, — не может больше игнорировать хамского поведения забывшего о приличиях господина и, нахмурившись (но откуда же ей знать, что от этой, такой знакомой вертикальной складочки между бровей, у Ицковича чуть не случился инфаркт), идет мимо него к свободному столику.

«Мой бог!» — кричит мысленно Олег и, совершенно растеряв остатки здравого смысла, начинает читать Бернса. Вслух! Как тогда в Москве,… через семьдесят лет.

I once was a maid, tho' I cannot tell when, — пока еще тихо, но воодушевляясь и оттого повышая голос:

And still my delight is in proper young men;

Some one of a troop of dragoons was my daddie,

No wonder I'm fond of a sodger laddie[58],… — Тогда он поддразнивал ЕЁ, но сейчас…

Женщина услышала и вздрогнула, словно стихи эти были ей понятны и значили большее, чем просто хорошие стихи на чужом языке. Вздрогнула и остановилась. И развернулась в сторону совершенно обалдевшего Ицковича, и выпалила по-русски, как и должна была бы, если бы — каким-то чудом — это была Она:

— И этим родством я горда!

И тут же, по-английски, легко узнаваемым голосом Беллы Ахмадулиной и приятеля Вини Пуха сообщила:

— Tut-tut, it looks like rain.

И у Олега защипало в глазах, но все-таки его нынешние нервы были не чета тогдатошним — он справился.

— Это неправильные пчелы, и мед у них неправильный! Танюшка! — отозвался по-русски на «пароль» Баст фон Шаунбург, вставая и, в удивлении, — жестом рыбака «вот такая сорвалась», — разводя руки.

— Олег-х-х-х…, — выдохнула Татьяна и едва сдержалась, чтоб не броситься в объятья. — Олег!.. — Повторила уже совсем шепотом, хватаясь за спинку стула.

Глаза ее — чудные глаза, где зелень легко превращалась в синь, да еще искрило неизвестно откуда появляющимся золотом, — мгновенно заблестели, и две слезинки медленно скатились по щекам, оставляя черные следы от ресничной туши…

— Пятачок!.. Ты… совсем… девочка теперь… девушка… — Олег не мог подобрать слов для характеристики произошедшей метаморфозы. Он помнил интересную, — почти сорокалетнюю, — женщину, а видел перед собой столь юное существо, что дух захватывало, и в эту минуту напрочь вышибало теперешнее знание, что и сам он не тот, совсем не тот.

— Ты совсем не изменилась! — Объявил он вслух и тут же устыдился. — То есть, стала еще красивее! То есть… ты и была очень красивой…, — и замолчал, окончательно запутавшись.

Татьяна тем временем пришла в себя, аккуратно промокнув батистовым платочком глаза, и сказала ровным чуть приосевшим голосом:

— Тушь потекла, посмотри: не размазалась? А ты совсем другой, может это и не ты? Волосы русые, нос прямой, глаза серые… или голубые? — перечисляла Татьяна, разглядывая незнакомого знакомца.

— Я, я! — Быстро ответил Олег по-русски. — Я это я… в смысле Ицкович, в смысле… А ты? Кто ты? Простите, ваше имя-отчество не Марфа Васильевна?

— Буссэ, Жаннет Буссэ. Я…

— Очень приятно… эээ… царь… эээ… Бонд, Джей… — Олег не закончил шутку, — француженка, полагаю?

— Oui, monsieur. Cela ne vous plaоt pas?[59] — спросила Жаннет, уловив что-то в интонации Ицковича.

— J'aime bien votre nouvelle coiffure. Je suis content de vous revoir[60]. — ответил невпопад Олег глупой фразой из разговорника. — Ты же знаешь: я не говорю по-французски! Разрешите представиться, фройлен, — перешел он на немецкий, — Себастиан фон Шаунбург.

— Du bist der Deutsche! — перешла на немецкий и Татьяна — Lächerlich, ihr dem Gott![61]

— А вот по-немецки ты говоришь все с тем же нижегородским, а не с французским прононсом! — рассмеялся Олег и, отодвинув стул, усадил неожиданно возникшую из того бытия Татьяну за стол.

— Das ist der Pariser Tango Monsieur, Ganz Paris tanzt diesen Tango Monsieur — голосом Мирей Матье с характерным грассированием тихонько напела Жаннет.

«Она что знала?! Или совпадение?»

— О-ооо… Парижское танго… Вот так!? — только и оставалось сказать Олегу, — там… эээ… тогда… ты только наших изображала, а эту песенку пела ужасно…

— А ты — врал! — с веселым ехидством разоблачила Татьяна. — Я так и знала!

— О, нет! Только комплименты, «Лаванда» у тебя получилась великолепно! — ответил Олег, прижимая руку к сердцу.

Татьяна улыбнулась, что-то вспомнив…