В тесном кругу - [33]

На месте своей служанки Жюли рассуждала бы именно так. А может быть, она пошла еще дальше? Может быть, она уже поняла то, что сама Жюли все еще никак не могла для себя определить? В самом деле, для чего ей было вредить всем этим людям, которые всегда относились к ней с самой подчеркнутой любезностью? Да нет, откуда Клариссе знать, что Жюли всегда боялась сестры? И этот страх стал особенно сильным после того рокового поворота руля, когда машина врезалась в столб. Глорию даже не задело. Ее ничто никогда не могло задеть. Даже если бы кто-нибудь попытался как-нибудь исподволь обидеть ее, у него ничего бы не вышло. Удача была с ней всегда. Против нее не могло быть иного оружия, кроме времени, терпения и случая. А годы шли, и злость выдыхалась. Кларисса отметила, что после смерти последнего из мужей Глории сестры понемногу сблизились, а когда после рояля одной навсегда замолчала и скрипка другой, стали терпеть присутствие друг друга. На этот остров их привел случай, и тот же случай сделал так, что в «Приюте отшельника» оказалась Джина. Жюли могла с чистым сердцем заявить: «Я здесь ни при чем. Если я и решила их свести, то исключительно из интереса, как химик, который следит за реакцией двух веществ».

Она поднимается и идет выпить большой стакан минеральной воды. Да, у нее появился в жизни интерес, и именно благодаря ему у нее слетела корка равнодушия, все годы служившая ей защитным коконом. А Глория впервые испытала сомнение. Ей, никогда не знавшей страдания, приходится впервые мучить себя вопросами, и когда! — за три месяца до своей окончательной победы над временем! Внезапно на Жюли накатывает нечто вроде озарения, словно в ней вдруг проснулся дар ясновидения, и она отчетливо представляет, как будут развиваться события, что и в какой последовательности ей нужно будет делать. Она чувствует в душе сладкую горечь, и тут же, словно отвечая ей, в боку начинает просыпаться знакомая боль. Нет, времени терять никак нельзя. Она принимает таблетку снотворного — паспорт, без которого не добраться до страны рассвета, — и сейчас же спокойно засыпает.

Ее будят крики стрижей. Половина девятого. Спешить вроде бы некуда, можно поваляться в постели, можно не спеша повозиться в ванной комнате, но ей не терпится узнать, как провела ночь Глория. Она окликает Клариссу.

— Как там Глория?

— Выпила немного чаю, — не поднимаясь, отвечает Кларисса.

— Как она тебя встретила?

— Не очень-то. Все ворчит. Спросила у меня, привезли ли мебель мадам Монтано.

— И что ты ей ответила?

— Что должны привезти сегодня утром.

— А ей-то что за дело?

— Она хочет, чтобы я походила вокруг ее дома. То же самое она попросила сделать своих подруг.

— Она просто помешалась, — говорит Жюли. — И что же, ее подружки собираются установить пост наблюдения за «Подсолнухами»? Это же смешно!

— Она и вас попросит о том же.

— Пойду к ней. Сама все узнаю.

Глория сидела на постели, вся какая-то изможденная и съежившаяся, похожая на жертву концлагеря — с такими же огромными пустыми глазами. Впрочем, она уже успела нацепить все свои кольца и браслеты.

— Садись, — тихо пригласила она. — Спасибо, что заходишь. Скоро ты будешь последняя.

— Последняя? С чего это вдруг?

— Потому что все они меня скоро бросят. Вчера вечером я тут повздорила с Памелой и с Мари Поль. Мне показалось несколько неуместным, что они здесь, у меня под носом, принялись обсуждать достоинства этой самой Монтано. Правду сказать, Мари Поль — такая дура… И Джина то, и Джина се… Говорят, у нее собрана целая коллекция мексиканских предметов искусства. Я ее просто выгнала. «Если вам так не терпится, ступайте поглазеть на ее грузчиков. Не стесняйтесь, суньте свой нос в „Подсолнухи“. Только я уверена, что женщина, всю жизнь колесившая по свету, как она, ни за что на свете не сумела бы создать себе уютный дом». Я уж думала, мы с ними разругаемся. Потом, правда, договорились, что все-таки любопытно поглядеть, что там творится. Они, наверно, установят там дежурство. Только я знаю, чем это кончится. Они напросятся на приглашение якобы для того, чтобы получше все рассмотреть. А меня бросят подыхать здесь одну.

— Ну что ты, — вяло возразила Жюли. — Неужели ты заболела от одной мысли, что у Джины Монтано может быть что-нибудь ценное?

— Послушай, Жюли. Допустим, я зря себя накручиваю, но… Ты не могла бы разузнать все сама? Мне тогда стало бы гораздо легче.

Жюли прекрасно помнила о том, что видела в квартире Джины, а потому, для пущей достоверности немного заставив себя уговорить, согласилась, в душе решив не слишком лгать. Напустив на себя таинственный вид, она шепнула:

— Я знаю, что у нее есть что-то вроде домашнего музея. Ну, знаешь, фотографии знаменитых актеров, подарки, полученные в Голливуде, в общем, все в этом же роде.

— Откуда ты знаешь? — простонала Глория.

— О! Читала где-то в журнале. Но я все разузнаю. Сегодня после обеда я поеду в город и привезу тебе «Историю кино». Тогда тебе будет легче защищаться. Только поверь мне, Глория, никто не собирается на тебя нападать.

В городке оказалось всего два книжных магазина, и сказать, что на их полках было тесно от книг по истории кино, было бы большим преувеличением. Впрочем, Жюли вполне подошла бы любая книга, лишь бы в ее алфавитном указателе фигурировало имя Джины Монтано. Она таки отыскала его в одном из недавних изданий. Как и следовало ожидать, статью сопровождали несколько фотографий, из них три — очень старые: кадр из фильма, снятого в 1925 году по новелле Сомерсета Моэма; снимок 1930 года (картина называлась «Проклятая», сценарий Джона Мередита); наконец, очень красивое фото Джины в роли Дороти Мэншен, героини знаменитого «Дела Хольдена» (1947 год). В ее «послужном списке» было около сорока картин, снятых довольно известными, а иногда и знаменитыми режиссерами. Впрочем, самую яркую память о себе актриса по имени Джина Монтано оставила из-за своих шумно известных любовных похождений. В частности, ее связь с двадцатидвухлетним Роем Молиссоном, пустившим себе пулю в лоб у дверей ее дома, получила скандальную известность, о ней иногда вспоминали и поныне. Биографических подробностей, напротив, почти не было. Указывалось только, что она родилась в Неаполе в 1887 году и что первую свою значительную роль сыграла в 1923-м («Десять заповедей», режиссер Сесил Б. де Милль).