В тени луны. Том 2 - [143]

Пища во дворце снова стала скудной, поскольку никто не осмеливался выйти за его стены. К концу месяца, когда последнее сопротивление было подавлено и орудия умолкли, на разбитом базаре еды было мало. Город умирал от голода.

Винтер похудела — как Амира и Хамида, как многие другие не только во дворце, но и во всем Лакноу. А ребенок прямо-таки расцветал, и его мать тревожилась теперь не о сыне. Она, как всегда, волновалась об Алексе. Ведь падение Лакноу не принесло мира в Оуд.

Главнокомандующий, генерал Колин Кэмпбелл, совершил одну из непонятных, странных тактических ошибок, которые погубили множество военных кампаний. Он воспрепятствовал генералу Аутраму покончить с отступающим врагом, и поэтому большая часть сил неприятеля спаслась.

Старый Дасим Али, услышав эти новости, недоуменно закачал головой и затряс своей рыжей бородой. Если хотя бы часть армии направилась в Лунджор, сказал он, сахибу Рэнделлу придется туго… если он там и еще жив.

Апрель принес напоминание о том, что приближалась жара. Маленькие комнатки Гулаб-Махала снова стали душными и тесными. Молока и другой пищи по-прежнему недоставало, но более всего недоставало новостей, а те, которые приходили, совсем не успокаивали.

Мятеж был подавлен. Жестокие репрессии, которых боялся и которые предсказывал Алекс, начались — одержало верх старое заблуждение, будто кровь и дикость можно стереть с лица земли только кровью и дикостью.

Британские войска мчались вперед, чтобы защитить империю «Торговой компании с Востоком». Они шли в бой с криками «Помните Каунпур! Помните Каунпур!». И они помнили Каунпур, и убивали, вешали безжалостно, вынося приговор людям со смуглой кожей без доказательства вины.

Но хотя требовалось много месяцев для полного восстановления порядка, было уже ясно, что пророчество насчет господства компании, которому суждено закончиться через сто лет после Плесси, сбылось. Индия стала слишком мощной страной, чтобы оставаться собственностью «Компании Джона». Она могла подчиниться теперь только Короне. Это был большой шаг вперед, о котором говорил в свое время Алекс.

— Мы не отвоевали обратно Индию, — сказал Валаят Шах, — но мы хотели разгромить «Компанию Джона» и добились этого. Теперь она исчезнет, и грабительское господство закончится.

Приближался май, а с ним душные, раскаленные дни, которые год назад разожгли пожар. Он еще тлел, но пламя уже затихало в Джанши, Рохилхэнд, Гуэйлоре и Оуде. А из Лунджора никаких новостей не поступало…

— Конечно, если бы ее муж был жив, он прислал бы весточку, — говорили женщины в Гулаб-Махале. — Должно быть, он погиб.

Эта мысль часто отражалась на их лицах, в их нежных, горестных глазах, и однажды, когда это стало совсем очевидным, Винтер ответила на их немые слова:

— Нет! Неправда. Он вернется когда-нибудь. Я просто должна ждать…

Она взяла своего сына и отнесла на крышу, где жил Алекс. Солнце еще не село, и жара еще не спала. Винтер стала смотреть в сторону Лунджора, словно ее любовь и преданность могли проникнуть за горизонт, преодолеть дистанцию, облака пыли и жару, скрывающие от нее мужа.

Засохшие листья деревьев сухо шелестели от теплого ветра, продувавшего сад. Вероятно, такой же ветер гулял над Лунджором. «Однажды, — думала Винтер, — однажды…»

Эти слова она повторяла всю свою жизнь. «Однажды я вернусь в Гулаб-Махал…» И она вернулась. Конечно, и Алекс когда-нибудь вернется.

Солнце опускалось к горизонту и купало разбитый город в своей красоте, скрывая чернеющие глубокие шрамы. Винтер вспомнила слова Ходсона — Ходсона, чья звезда, как предсказал много лет назад астролог в Амристар, «взойдет и ярко вспыхнет среди крови», кто погиб в битве за город — «Я могу увидеться с ним раньше». Пророческой ли была эта его фраза? Действительно ли он встретил Алекса?

Вдруг Винтер почувствовала, что больше не может вынести этого. Она развернулась и в отчаянии побежала, как раньше, в свою комнату, дрожа и рыдая.

Заходящее солнце наполнило комнату теплым розовым светом, прикоснулось лучами к деревьям, птицам и цветам, вдохнув в них жизнь, как масляная лампа. Листья и лепестки приветливо замахали ей, птицы и звери закивали, глядя на нее яркими, дружескими, успокаивающими глазами.

Винтер оттолкнула кровать, опустилась на циновку с ребенком на руках, наклонила голову к прохладной стене и прижалась щекой к искусно вырезанной, круглой зеленой голове Фиришты. Ее глаза закрывались. Дрожь в беспомощном теле и страх начали утихать.

Ребенок уснул у Винтер на коленях. В комнате потемнело. Веселая яркость исчезла. Стены стали бесцветными.

За окнами птицы с шумным хлопаньем возвращались к своим гнездам на апельсиновых деревьях. За стенами сада маленький купол мечети с металлическим полумесяцем четко белел на фоне неба.

Шум города вокруг Гулаб-Махала усилился. Он обтекал его, проникал внутрь, но Винтер сквозь него различала привычные звуки дома. Отдельные голоса женщин, смех детей, плачь ребенка, астматическое покашливание старика-сторожа, звяканье посуды и поскрипывание колеса колодца. Звуки перемешивались с не менее знакомыми запахами выплеснутой на землю воды, пряностей, используемых в восточной кухне, дыма и нагретых солнцем камней.