В тени Альгамбры - [16]

Очень старая седоволосая дама в черном с недоверием открывает нам дверь.

— Сейчас справлюсь, найдет ли сеньора время, она очень занята, — бормочет дама и по довольно крутой лестнице ковыляет наверх, во второй этаж. Почти сейчас же сверху доносится: — Пожалуйста, господа, поднимитесь наверх!

Донья Долорес ожидает нас в комнате, тесной, но очень уютно и со вкусом обставленной, во всяком случае по представлениям XIX века, дорогой старинной мебелью. Хосе и статная, очень стройная дама обнимаются — в Испании это принято между друзьями. Она целует его в обе щеки, ласково улыбаясь, — от всей души, но все же чуть-чуть театрально, словно она стоит в свете рампы.

— Давно мы с тобой не видались, Долорес, — говорит Хосе. — Я был здесь в прошлом году, но ты была в отъезде. Ты великолепно выглядишь, совсем не состарилась.

— Мне шестьдесят один, Хосе, — со вздохом говорит она, — годы идут!

— Неужели правда? Ты не шутишь? Тебе можно дать от силы пятьдесят два! — отвечает Хосе, и я с ним согласен. — Надеюсь, мы не помешали тебе? Нам сказали, ты очень занята.

— Занята? Какой вздор! Просто так любит говорить моя экономка.

Хосе представляет меня. Хозяйка очень рада видеть у себя иностранца. На той неделе она уезжает на месяц, на Лазурный берег, она любит Канны и Ниццу, здесь, в Ондаре, очень скучно.

Маркиза замечает мой взгляд, обращенный на большую фотографию, висящую на стене. На фотографии изображен пожилой господин: холеная эспаньолка, очки, печальные глаза, торжественно черный костюм старомодного покроя.

— Это мой отец, — объясняет донья Долорес. — Он был большой ученый, профессор литературы в Севилье, он написал много замечательных книг.

Что дочь унаследовала от отца не только книги, но и разбросанные в разных местах поместья, которыми уже при его жизни заведовали управляющие, — об этом я узнал лишь впоследствии от Хосе. Надо полагать, половина доходов идет в карман управляющих, но что из того в конце-то концов? Остающегося вполне достаточно для одинокой дамы.

Впрочем, она не всегда была одинокой. В свое время женихи так и вились вокруг нее. Она рано вышла замуж за какого-то кутилу и шалопая, который сбежал от нее, когда ей было двадцать семь лет; она даже не знает, жив ли он сейчас. С тех пор она живет одна. Одна в этом забытом богом месте, наедине со своими книгами и роялем, — вот он стоит в углу, — Моцартом и Бетховеном, от которых она без ума, своими сиамскими кошками, — одна из них, выгнув спину, все время трется вокруг нас, — и старой Марией, которая безотказно служила еще ее отцу. Путешествия, конечно, разнообразят жизнь, но без конца разъезжать ей, женщине, тоже нельзя.

— Так вот, два года назад я хотела снова выйти замуж, — говорит она. — Не хотела больше быть одинокой. За профессора медицины, трижды доктора. Он был превосходнейший человек, каких я давно уже не встречала. Но он умер от инфаркта, тут уж ничего не поделаешь. Не знаю, как ты, Хосе, а я во всяком случае никогда не была счастлива…

Еще немного — и я начну сочувствовать этой богатой даме, которая заживо погребла себя здесь, словно в преддверии могилы.

— А как поживает Инес, племянница? — наконец-то спрашивает Хосе, ведь затем он и пришел сюда.

Лицо маркизы мрачнеет, застывает.

— Не знаю, — отвечает она внезапно ожесточившимся голосом. — Я больше с нею не вижусь. И не хочу ее снова видеть. Она не смеет больше показываться в моем доме, она отлично знает, почему.

Хосе как громом поражен. Ведь Долорес была для Инес все равно что родная мать!

— Она подлая, вероломная тварь, вот и все! — заявляет тетка. — Посуди сам, не права ли я. Год назад я привезла из Мадрида одного адвоката, исключительно симпатичного господина, он был на пятнадцать лет моложе меня и по уши влюблен, он не хотел возвращаться без меня домой. Потом ко мне в гости приходит Инес, и вот теперь она живет в Мадриде с этим адвокатом! А он женат, у него трое детей! Что бы ты сказал о женщине, для которой всегда все делаешь, а она позволяет себе такое? Но он еще увидит, с какой змеей он связался, красота молодости — это еще не все, он это еще поймет, я уверена, он уже сейчас раскаивается.

Мы отняли у маркизы немало времени и теперь волей-неволей оставляем несчастную наедине со всеми ее деньгами, гневом и отчаянием.

В нескольких шагах от дома маркизы мы наталкиваемся на рабочих, которые разрывают улицу: здесь предполагается уложить бетонную мостовую. Чуть впереди и слева в великолепном парке стоит помпезный дворец дона Альвареса, самого богатого помещика Ондары. Парк затенен высокими пальмами и колоннадой в коринфском стиле. Статуи античных богов и богинь окаймляют дорожку, которая идет мимо навевающего прохладу фонтана.

— Переулок по ту сторону главной улицы, которым сотни людей каждый день ходят на рынок, они не мостят, — замечает Хосе. — В этом отношении тут ничуть не лучше, чем в Гранаде.

Далее я узнаю, что дед дона Альвареса начинал обыкновенным уличным торговцем медными изделиями и путем каких-то махинаций сумел сколотить небольшой капитал. Во время первой мировой войны он за бесценок приобрел старое грузовое судно и очень высоко застраховал его. Судно затонуло вместе с грузом в свой первый же рейс, — никто в Испании не сомневается, что старик подкупил капитана и его руками потопил судно. Но так или иначе, страховую премию он получил; для него это было огромное состояние. Уже его сын, дон Хамме, стал если не крупным земельным магнатом феодальных масштабов, то во всяком случае крупнейшим земельным собственником в Ондаре; возможно, у маркизы Долорес земли больше, но ее поместья находятся в других провинциях Андалузии. Дон Хаиме умер три года назад. Внук торговца медным товаром, дон Альварес, которому нет и тридцати, женат на сестре фалангистского главаря и кинодельца. Он лишь изредка уделяет внимание хозяйству и предпочитает проматывать свои немалые доходы в Мадриде или за границей — зимой по большей части в Санкт-Морице в Швейцарии.