В тени Альгамбры - [17]

Мы опять на минутку заглядываем к сестре Хосе. Пепе уже успел пообедать и снова уйти. В задней части комнаты, где нас угощали, в ее отросткообразном продолжении, мы обнаруживаем двух девушек лет по восемнадцати. Вооруженные ножницами, иголками, нитками и даже старой швейной машиной, они усердно хлопочут над белыми и цветными кусками ткани. Когда мы бегло заглядываем к ним и здороваемся, они отвечают на приветствие девчоночьи-простоватым, но очень милым хихиканьем.

— Тоже хороша у меня сестрица, — говорит Хосе. — Видишь, как эксплуатирует крестьянских девушек? А что они получают? Дешевый обед, раз в год совет, как сшить себе красивое платье, чтобы вся деревня завидовала, и наставление в искусстве кройки и шитья. Это по формальной договоренности, да еще, быть может, песет двадцать в конце недели. Сама сестра, заметь, за иглу не берется — довольно уже и того, что она принимает заказчиц и выбранит девушек, если они сделают что-то не так.

В соседней комнате, где разучивают песню, по счастью, перерыв, однако голоса гостей, преимущественно женские, не умолкают, а, напротив, сливаются в возбужденный гомон. Хозяйка тащит из кухни тяжелый кофейник, за нею идет девушка, неся поднос с чашками.

— Мария! — удивленно вскрикивает Хосе.

Девушка поворачивает голову. Статная, девичьи стройная фигура в плиссированной коричневой юбке и белоснежной блузке, отделанной коричневым шелком, густые золотисто-каштановые волосы, собранные лентой на затылке, — вылитая Тицианова Лавиния с вазой фруктов. Лишь ее большие, черные, бархатные глаза полны какой-то необычайной, меланхолической мечтательности, не свойственной ни прославленной натурщице венецианского мастера, ни тем модным красавицам, каких мне доводилось видеть в Испании.

— Ах, это ты, Хосе! — откликается она. — Я уже слышала, что ты здесь. Погоди минутку.

Она относит чашки гостям и быстро возвращается.

— Это дочь моего лучшего друга, — тем временем кратко поясняет Хосе.

О чем они там болтают, доверительно, словно дядюшка и племянница, я могу слышать лишь отрывочно, так как скромно стою в сторонке. Время от времени они хохочут громко и непринужденно, как дети. Но вот Хосе начинает говорить о ее отце, и на глаза Марии навертываются слезы. Надо надеяться, мелькает у меня мысль, он не сбежал от семьи, как супруг доньи Долорес и муж той женщины в окошке, гранадской подруги Хосе. Теперь меня уже ничто не удивит. Я улавливаю также, что Мария, которой двадцать пять, «быть может», скоро выйдет замуж. При этих словах Мария опускает глаза.

— Как это так, быть может? — спрашивает Хосе.

— Видишь ли, Хосе, я еще точно не знаю, — нерешительно отвечает она.

— Как так не знаешь?

— Я не могу тебе это сказать, Хосе, я еще посмотрю.

— Какая ты чудная, Мария, — говорит Хосе. — Чего ты мне не можешь сказать? Кто этот человек, в которого ты влюблена?

Она снова колеблется. Затем делает над собой усилие.

— Когда я с ним познакомилась, я этого не знала! — вырывается у нее. — Он такой милый! Все дело в том, что… ты только не пугайся, Хосе… он служит в городе, в полиции безопасности, знаешь, это которые без мундира, со значком под лацканом. Вот почему я еще не знаю, выйду за него или нет.

Хосе долго не произносит ни слова, затем говорит:

— Тебе одной решать, Мария, не могу тебе ничего посоветовать. Делай, как сочтешь правильным, только не забывай об отце!

Мы уезжаем. Предстоит нанести последний визит, теперь уже вне Ондары, крестьянину Диего, который живет внизу, за каменным мостом, перекинутым через глубокий овраг, по дну которого бежит речка. Диего был одним из самых стойких коммунистов Ондары, «и можешь мне поверить, — говорит Хосе, — его убеждения не изменились».

Участок Диего расположен на горном склоне, который круто идет вверх прямо от моста; верхняя граница участка лежит метров на шестьдесят — семьдесят выше русла реки. Примерно на половине этой высоты на естественной террасе Диего построил дом с помощью двух своих товарищей — каменщика и обыкновенного поденщика. Сперва они поставили две комнаты и загон для скота. Потом надстроили второй этаж: еще две комнаты, спальные. И уже совсем недавно закончили пристройку снизу — это большая, приветливая горница и кладовая для хранения припасов и сельскохозяйственных орудий, здесь еще пахнет свежей масляной краской.

Самого Диего дома нет, он работает где-то наверху, на своей земле. Нас встречает его жена, сильная, здоровая крестьянка, и младший сын-подросток. Старший брат мальчика в настоящее время работает на виноградниках в Южной Франции, обе сестры уже замужем. Мальчик очень рад видеть Хосе. Он хочет учиться здесь, в Ондаре, он научился лишь читать, писать и немного считать — это почти все, о техникуме в городе он, сын бедного крестьянина, не может и мечтать, вот если бы попытаться во Франции, уж на учение себе он как-нибудь заработает. Хосе обещает подумать над этим.

— Но во всяком случае ты должен сперва научиться по-французски, с одним испанским далеко не уедешь. Я пришлю тебе самоучитель, чтобы ты мог готовиться уже здесь.

Мальчик вызывается сбегать за отцом, и вот Диего уже стоит перед нами. На голове у него войлочная шляпа, спереди подвязан садовничий передник, в руке мотыга. У него здоровый, смуглый цвет лица, но сам он маленький и худой, словно изнуренный работой. Ему пятьдесят два года, и про него не скажешь, что он выглядит моложе. Его манеры степенны и рассудительны, в них нет и намека на кипучий испанский темперамент, и, не говори он по-испански, его можно было бы с равным успехом принять и за северофранцузского, и за немецкого, и даже за польского или русского крестьянина.