В тебе моя жизнь... - [356]

«Любимой нянюшке Агнии от скорбящей питомицы Марины», было выбито на камне, и Марина не смогла сдержать слез. Безмерная благодарность к супругу вдруг переполнила ее грудь.

— Здравствуй, моя родная. На родительскую[514] не успела к тебе, так ныне пришла, — прошептала она, опускаясь на колени в снег. — Вот видишь, какой тебе дар Анатоль Михайлович сделал, а ты так к нему.., — она вдруг замолчала, заслышав где-то вдалеке карканье ворон, что слетели с крыши дома отца Иоанна подле церкви, а потом зашептала горячо, обхватив себя за плечи руками. — Родная моя, как не хватает мне тебя! За что Господь отнял тебя у меня? В какую провинность? Не могу, не хочу думать о том, что тебя нет более. В Петербурге думаю, что ты в деревне, а в Завидово — что ты в столице, в городском доме. Тяжко мне, Гнешечка, ой как тяжко! Столько слез пролила, столько горя! Вот грехи свои еду замаливать… перед родителями, что тогда ослушалась их, перед супругом своим грешна. Где ты, Гнеша, слышишь ли ты меня? Я так хочу, чтобы ты была рядом!

Марина не знала, сколько просидела на могиле няньки, задумавшись. Ее вернуло на грешную землю из мыслей громкое хлопанье крыльев и очередное карканье, не поладивших между собой ворон подле церкви. Она вдруг осознала, как замерзли промокшие ноги, как заледенели руки без перчаток. С трудом поднялась с земли и, уже уходя, попросила:

— Береги там моего сыночка. Сердце болит за него. Прощай, Гнешечка. Помяну тебя вскоре в молитвах своих. Спи спокойно, моя милая. Не тревожься за меня, не тревожься.

Прибыв в Нижний Новгород, Марина сначала направилась в дом к тетушкам Анатоля на Варварскую улицу, чтобы передать им родственницу, как говорят «de main en main[515]». Казалось, в этом небольшом доме с палисадником ничего не изменилось: все так же суетились старушки, те же мопсы прыгали вкруг прибывших, все так же грустно смотрела из своего уголка в гостиной компаньонка престарелых девиц. Тетушки очень расстроились, едва узнали, что Марина заехала всего на пару часов и вскоре покинет их дом. Они уговорили ее сесть за стол и отведать с ними чаю с блинами («Ведь Сырная же!»), а быть может, и даже рюмочку сливовой наливки, что отменно изготовляла их ключница.

— Ах, душенька, какое несчастье! — качала головой одна, наблюдая пристально за Катиш в лорнет. — Мы так с сестрицей огорчились, когда получили от вас вести. Но, слава Пречистой, твое здравие ныне отменное. А детки-то… они еще будут детки-то!

— Да-да, — кивала вторая, гладя по голове мопса, что сидел у нее на коленях и потихоньку, украдкой ел блин с ее тарелки. — Вот кузина наша, взять к примеру, мать Анатолички и Катеньки. Ведь скольких потеряла-то. А вон какие детки выросли!

Но потом она вспомнила, что та отдала Богу душу, давая жизнь Катиш, и замолчала, обеспокоенно взглянув на Марину. Та поспешила улыбнуться в ответ и заверить ее, что она сама тоже думает, что Господь не оставит ее в ее бедах, что она едет в монастырь как раз просить искупления за свои вольные и невольные грехи, что Господь будет непременно милостив к ней и дарует ей еще детей.

— Непременно, милочка, непременно, — кивала старушка с лорнетом, а вторая только улыбнулась извинительно.

На прощание, когда тетушки вышли проводить Марину в переднюю и обнимали ее по очереди, расцеловывая и то и дело крестя, одна из них, доверительно склонившись к ней, прошептала:

— В Катеньке, вестимо, дурная кровь играет, раз сюда привезла?

Марина вздрогнула, услышав это, но не успела ничего сказать, как вторая старушка так же тихо прошептала ей, спуская с рук мопса:

— Кузина была такая же. Что в голову взбредет, то и творит. Безрассудная совсем была. Вот и увез ее папенька к нам в именьецо-то. Туточки и встретила отца Анатолички и Катеньки. Вы за ней присматривайте там, в Петербурхе-то. Ей-ей, взыграет кровь кузины, бед не оберемся!

— Ой, не бледней! Не бледней! — вдруг шикнула первая старушка, наблюдая через свой лорнет, как встревожилась Марина. — Мы ей тут спуску не дадим, как Бог свят! Езжай с Богом!

Спустя некоторое время Марина забыла об этом прощальном разговоре с тетушками. Снимая с себя в монастырской келье мирское платье, чтобы облачиться в скромное облачение, повязывая себе на голову простой плат, она отрешилась от всего, что случилось с ней за этими толстыми белеными стенами. Постаралась забыть обо всем, что было, есть и еще только предстоит ей пережить в будущем, полностью сосредоточившись на духовной стороне жизни отныне.

Она молилась вместе со всеми послушниками и инокинями по нескольку часов в день, а остальное время посвящала работе, на которую сама напросилась у настоятельницы. Та вначале была немного обескуражена просьбой мирянки, но вскоре придумала труд и ей — вышивать плащаницу. Вроде и дело, и по рукам для этой знатной мирянки. После работы вновь следовали молитвы, и далее монастырь погружался в сон, чтобы с утра снова приступить к молитвам и работе.

К Марине в помощь в мастерской была приставлена старица Феодосия, хотя сама Марина подозревала, что та была ей скорее не в помощь по рукоделию, а исключительно для ее многочисленных вопросов и сомнений, что накопилось у Марины за это время. Ведь издавна старицы прикреплялись к более юным инокиням, чтобы выслушать их исповедь и дать дельный совет.