В световом году - [6]

2

В предрассветные сумерки знобкие

паладины, ворье,

то нахрапом, то тропками

пробирались и брали её.

Но в палермских апсидах грубеющих,

флорентийской пожухшей слюде

да и в окской излуке синеющей —

         Византия нигде и везде!

Лишь до времени младшая сводная

ей сестра, расщепившая впрок

поминанья просфору холодную,

опечатала тайной роток.

3

Кто из нас, прираставших от ужаса к парте,

         заарканит кружком,

без заминки найдя на разглаженной карте,

         иль пришпилит флажком

эту корочку суши?

                               Раскисшего снега

наглотавшийся, что молока,

отставая, бежал за дружиной Олега

         сын его же полка.

Не согреют уже багряницы льняные

наших батюшек, маленький князь,

будет шапкой махать на столпы соляные

и таким же столпом становясь.

«Где блеклый атлас…»

Где блеклый атлас

в нетронутый час,

разглаженный аж до Пергама Антипы,

и спят крокодилы дряхлеющих глыб,

беззлобно оскалив на чаек и рыб

резцы и полипы,

толченый алмаз

вселенной погас

и всплески душа принимает за всхлипы,

ты тоже родная, ты тоже одна

ночная крупица, молекула утра,

а я — как бесчисленный камень со дна —

поклонник и раб твоего перламутра.

ФЕОДОРА [2]

1

Сумрачных скал замес

с доступом лишь глазам

вырос наперерез

падающим волнам.

Мечется мышь летучая,

падая и паря,

с каждым броском живучее

около фонаря.

Веки с сурьмой, отмытою

на ночь с трудом, смежу,

словно сама убитая

прежде тебя лежу.

Отроду двуединая

цельная ипостась:

агнец и царь, чья львиная

грива с руном сплелась.

Редкий моллюск, чьих раковин

не расщепить ножом,

в царстве с еще до заговин

вспыхнувшим мятежом.

…Скоро, опившись смолоду

уксусу с жемчугом,

что показался с голоду

с ледника молоком,

в спешке зальют нас жертвенной

нашей же кровью, но

в опочивальне мертвенной

слышится мне одно —

грозный твой зов: «Нужна мне

и посейчас люба».

Ящерица на камне

тоже твоя раба

— для твоего зверинца.

О, отцеди, родной,

с царственного мизинца

капельку голубой

мне на причастье; впору,

если не поздно, знать,

из поставца просфору

и копьецо достать.

Отсвет лампады тлеющей,

вкрапленной в темноту,

высветив ус русеющий

возле щеки в поту,

меркнет от взгляда ль встречного?

Чернь ли взяла дворец?

…Или зовут бубенчики

щиплющих терн овец

нас отпевать на клиросе?

Пойманных голубей

наши тела при выносе

будут не тяжелей.

2

Пасмурный ослик на

лбу с золотым пятном.

Серая зелена

роща олив кругом.

Грозен, незаменим,

в одеяньях, продубленных солью,

выводил серафим

наш баркас, не сверяясь с буссолью,

между рифов — из тьмы,

обминуя рыбацкие вешки,

словно не были мы

кровью жертвенной залиты в спешке.

…Но от утра того

тамариска среди голубого,

когда ты своего

за моим погонял ретивого

осыпною тропой

и кремнистым потом бездорожьем —

наши души с тобой

оставались в чистилище Божьем.

У плакучих олив,

что приземисты и величавы,

грешный, нетерпелив,

раскатал ты кошму для забавы.

Быть рабыней твоей

я училась тогда у хозяек:

замирающих змей,

рыб летучих, дрейфующих чаек.

…Похотливо слепа

по рецептам крамол с мятежами

подступила толпа

к нашим праздничным горлам с ножами.

Перед меньшим из зол:

правой гибелью — бегство нелепо.

Ибо что же престол,

как не крест, опрокинутый в небо.

…И в сеченьи луча

столь же видимо, сколь и незримо,

ветер валко качал

у причала баркас серафима.

3

Каменный желоб, и

льдистым жгутом вода

в руки бежит мои,

темные от труда.

Слепнями облепленный мул

на пепельном зное уснул

вблизи византийских останков,

как будто из них и воскрес,

минуя оливовый лес,

дуплисто ощеренный с флангов.

И веками полуприкрыт

фарфор умудренных орбит.

Кремнисто-зеленые горы

еще выцветают окрест

и слышат прибой и протест

бродившей по ним Феодоры:

«Когда осаждает толпа

покой, за которым тропа,

ведущая в путь без поклажи,

стопою её не ищи,

пурпурные наши плащи —

достойные саваны наши!

И сам Пантократор Христос,

копной окаймленный волос,

с мужицкою кожею темной

у круто замешанных глаз

закланных и царственных нас

ждет в купольной веси огромной».

…Похлопает издалека

пришедшего мула рука

гонца-невидимки.

И зноя края

как рыб чешуя

в минуту поимки.

Бесстрашно вглядись

в бездонную высь

и недра Фавора,

во тьму и огни

— она и они

твои, Феодора.

«Добровольческий спелый…»

Добровольческий спелый

обреченный снежок.

Знать, у косточки белой

перед нами должок.

Потускнели медали

и потерся погон,

но уносится ялик

прямиком на Афон.

Там на пастбищах юга

круглый год сенокос

и светлее округа

от молитвенных слез.

Там прощаются долги.

Средь сокровищ иных

в темной ризнице — полки

с черепами святых.

…Нам чужого не надо,

мы пойдем прямиком

по следам продотряда

прямо в Иродов дом.

Покартавь с ходоками,

Ирод, как на духу.

Мы своими руками

из тебя требуху

………………………………

В разоренные ясли

вифлеемской ночи

только иней на прясле

опускает лучи.

Надо пасть на колени,

чтоб к намоленной меди креста

где-нибудь на Мезени

примерзали уста.

«Необронённое золото…»

Отцу Ярославу

Необронённое золото

завороженных берез

ярче — под небом распоротым,

словно алмазом, в мороз

рыхлой межой истребителя,

схожею с санным путем

к дальней обители

северным меркнущим днем.

На зиму кроны не сброшены,

не осыпаясь, оне

все целиком заморожены

в гибнущей с нами стране.

И за слободкой заречною

ветер, тревожа посад,

в дни скоротечные

не по-земному пернат.

…Даль в половине четвертого —

словно ложится с плеча